Установившуюся в операционной звенящую тишину нарушил ровный девичий голос:

– Время смерти 23:45.

Хирокити медленно выпрямилась, неспешно стянула с себя перчатки, маску. Один из санитаров поднял на неё глаза с плещущимися морями слёз. Не спасли, не сумели, не справились. Или просто так сложились обстоятельства, что. Девушка скользнула по нему равнодушным взглядом. Руки едва заметно тряслись, пока она выбрасывала расходные материалы в ведро. Всего лишь спровоцированная физическими причинами дистония – операция длилась почти тринадцать часов. Чай с шестью кубиками сахара (даром, что нежить, организм работал на глюкозном топливе почти как у живых), и она снова в норме. Интересно, в буфете остался лимонный щербет?

– Что сказать владельцу?

– Я сама с ним поговорю.

С непроницаемым лицом, с почти ощутимым презрением на грани восхищения в спину: «Да как она это делает?!» девушка покинула комнату, миновала предоперационную, сбросив по пути окровавленный сверху донизу халат, и вышла в коридор. Владелец – пожилой представительный мужчина с осунувшимся от волнения лицом, в помятом от многочасового бдения костюме, с тщательно уложенными рядами серебристых волос – тут же вскочил на ноги, едва доктор приблизилась к нему.

– Сожалею, – она медленно покачала головой из стороны в сторону. Ни единой эмоции. Как робот. – Мы ничем не смогли ей помочь.

Взгляд карих глаз за очками скользнул по стиснутым в дрожащие кулаки бледным ладоням, по которым тянулись паутинки вен. На беззвучное «почему» она предпочла не отвечать: ему неинтересно знать физические причины. Он вопрошает у мироздания. Здесь ей нечего сказать.

Собравшись с духом, мужчина поднял блеснувшие отчаянием с примесью безумия глаза и на выдохе прошептал:

– А детёныш?!

– Увы. Они задохнулись в утробе ещё до начала операции.

– Они?..

– Двойня, – спокойно кивнула Хирокити, глядя, как человек медленно, словно разом лишившись всей жизненной силы, оседает на стул, больше всего напоминая сейчас тряпичную куклу. – Редчайший случай. Обычно цилинь приносит только одного. Ещё раз сожалею, господин Жэнь.

Не дожидаясь других вопросов – она знала, что их больше не будет, не в ближайшие восемь часов – девушка вежливо поклонилась и направилась дальше по коридору. Заказал ли Аки сегодня пиццу с ананасами на ужин? И вынес ли мусор, как она просила? Наверняка забыл. «Да как она это делает?!» Просто же. Не было никого в клинике, чьё личное кладбище было бы больше, чем её. Она всегда бралась за самые безнадёжные случаи. Не потому, что была лучшим специалистом, чем другие. Но потому, что…

Телефон в кармане обозначил своё существование короткой вибрацией. Девушка недоумённо подняла экран с кокетливой розовой заставкой к лицу. Брат сейчас на рейде в игре. Кто бы ещё стал в такое время писать?

«Будь в 4:05 на юго-западном вокзале. Надо встретить Колоху».

От Коннора. Шибито перечитала сообщение по меньшей мере пять раз. Когда люди переставали следовать привычным шаблонам поведения вне экспериментальных условий, это её раздражало. Никаких «Кити» и «детка». Никаких многострочных витиеватых разъяснений, за которыми теряется сама суть – так, будто её и нужно было потерять. Никаких обещаний звёзд и луны с неба, если она сделает то, что от неё хотят. А он прекрасно знал, что его «хорошая девочка» крайне редко делает что-то хорошее за просто так. Скорее уж у цилиня родится тройня, чем у Хирокити прорежется альтруизм не в отношении членов семьи и детей.

Вот только Лани каким-то мистическим образом всякий раз оказывался в обеих категориях исключений, и Райт об этом прекрасно знал. И бессовестно пользовался. Где то их с Дженом носит на сей раз? Из его пьяных голосовых минувшим вечером она мало что поняла. Парень бормотал про презентацию SkyTAB, про хаоситов и что Джей-Ви застрял в какой-то крокодильей заднице. Вероятно, тот снова потащился на Климбах, только в этот раз без приятеля, который был занят продвижением бренда. В любом случае, из всех людей в Торисе, кто мог бы встретить их общего знакомого, осталась только она.

А единственной причиной, по которой Коннор мог ей такое написать, по которой Кохолу – взрослого дееспособного человека – вообще могло понадобиться встречать, была только: Лани нужно спасать.

– Солнышко, собирайся, – произнесла Шибито, едва придя домой. – У нас ЧП. Поступил сигнал S.O.S.

– Ну, онеча-ан, – протянул Аки, не выпуская из рук приставку, – у него пол-ХП ещё!

Девушка промолчала, на ходу опустошая литровую бутылку колы – на работе попить чаю так и не удалось, слишком торопилась домой. Им ещё ехать через весь город. Она наспех сменила пропахшую лекарствами одежду, миниатюрным смерчем промчалась по комнате, собирая отовсюду заныканные сладости в небольшой рюкзачок, и оглянулась на брата, который поднял на неё изумлённые, цвета желтеющей листвы глаза.

– Что случилось?

– Видел, как спасают выбросившихся на берег китов?

На долгую минуту Акихико перестал дышать. Приставка выпала из рук, гулко ударившись об пол. Струящиеся с потолка подвески из цветного стекла пронзительно зазвенели, тревожно бликуя на окнах.

– Идём, – девушка протянула ладонь послушно поднявшемуся светловолосому юноше. По тонкому запястью скользнула крохотная изумрудная змейка, прячась под длинным рукавом. – Пробей по каршерингу ближайшее авто.

Отредактировано Шибито Хирокити (2024-02-11 05:30:54)

Подпись автора

«Ясно солнышко» покраснело так пламенно, что Шибито стоило немалых усилий сдержать улыбку в строго отмеренных рамках «милая и трогательная», а не заржать как Дженкинс – упитым в хлам лосем. Лани, чьё мастерство владения собой было совершенно иного уровня, предпочёл вежливо отвернуться. Но недаром высокоранговые психо- и социопаты могли дать фору самым прокачанным эмпатам: исходящие от Кохолы вайбы неловкости и смущения – по чуть сильнее стиснутой лямке рюкзака, по едва заметному смещению центра тяжести, по сосредоточенному взгляду на спешащие мимо ботинки и сапоги – инугами считывала невооружённым глазом.

– Тебе... – осознание настигало вместе с медленно затапливающим умилением, – прежде не дарили цветов?

Ну вот, теперь и у второго юноши кончики ушей приобрели нежно-розовый оттенок. Какой же он лапочка. Истинное дитя своих островов, беззаветно одаривающее цветами, теплом и заботой всякого нуждающегося, взамен не ждущее ничего. Даже младенцы в сравнении с ним куда как жизнеспособнее – те хотя бы орут, когда им что-то необходимо.

Вот уж правда: «не от мира сего», не жилец – был бы, если бы не тянули так усердно в реальную жизнь за торчащие из-под копны непослушных волос уши. Считается ли медицина, дающая второй шанс тому, что должно было умереть, недопустимым вмешательством в естественный ход вещей? В клинике инугами не единожды сталкивалась с мнением, что спасение иных «нежильцов», сохранение их жизни любыми средствами и методами – напрасная трата ресурсов, которые могли бы пригодиться другим, неприемлемо, «губит породу», противоречит естественному отбору и иже с ним. В головах таких просветлённых индивидуумов некромантия в полном перечне смертных грехов и рядом не стояла с реанимацией генетически неполноценных, недоношенных и тяжело больных.

Шибито придерживалась иной точки зрения: то, что должно умереть, умрёт в любом случае, хоть ты сам Альварес со скиллом возвращения к жизни восьмидесятого лвла. Это не означало, что пытаться не стоило, даже наоборот – как минимум, чтобы экспериментальным путём убедиться в правильности сделанных теоретическим и эмпирическим путём выводов. Плюс, никто не отменял фактор случайности: даже удержанную непосильным трудом врачей жизнь могло прибить на следующий день кирпичом. А если не прибило, то, возможно, ей было «предначертано» остаться. Наконец, если кто-то просит спасти то, что при любых других условиях не выжило бы, значит, это кому-то нужно. Значит, должны быть причины, перевешивающие любой здравый смысл.

Именно так она однажды втянулась со странноватой компанией «Покойников» в спасение обречённого на смерть от тоски омокса. Именно поэтому она всегда помогала любому из них – людям, которые по всем законам природы и здравого смысла должны были умереть. У каждого были на это свои веские причины, и у Дженкинса совершенно точно имелась жопная чуйка, когда он давал название их «стае» якобы из дурацкой шутки – соседи по койкам. Ха. Коннор понял сразу же, как и она. А ещё у каждого из них были причины жить и поддерживать эту жизнь в других.

«В тебе они есть тоже. Просто очень-очень глубоко, там, куда не смог пробиться свет».

Девушка окинула левиафана задумчивым взглядом, отмечая, что он заметно вытянулся с их последней встречи на «Универсоруме» и как-то неуловимо изменился даже. Да, были в нём, во взгляде, в движениях и мимике, в самой манере держаться те самые перемены, которые случаются, когда человек взрослеет, когда осознаёт себя и этот мир, когда много лучше понимает свои мысли и чувства, когда знает, чего хочет и как это получить и... Когда это всё прекрасной, но такой хрупкой, как внезапно окажется, иллюзией разбивается на сверкающие осколки, из которых приходится заново учиться собирать себя. Но были метаморфозы и иного рода. Чисто физические. Лани очевидно прибавил в росте. Несколько заострились черты лица, стали более пропорциональными формы тела – он больше не походил на инфантильного старшеклассника. Не выглядел малышом, которого иным так и хочется потискать за щёчки. Скорее уж строгим, пусть и невероятно симпатичным по людским меркам молодым человеком, с которым как-то само собой выходит на «вы».

«Любопытно. Это на тебя так острова повлияли?» Близость родных мест. Принятие того, кем был рождён. Ведь неспроста про дархатов чуть ли не в каждом учебнике пишут «высокие и красивые», даром, что ровно до сегодняшнего дня сказать такое про Лани язык не поворачивался. Насколько же надо быть упёртым и вместе с тем невероятно сильным, чтобы столько лет блокировать свою истинную суть? «Ты неисправим».

Усмешка скользнула по её губам сверкающей чешуёй и скрылась подобно рыбке в мутной воде, пока Шибито шла в сторону вокзала позади двух парней, чтобы не смущать и без того неловко складывающийся разговор.

– Прости, эти цветы не идут ни в какое сравнение с теми, что растут на твоём острове... Я видел в сети фото Хертца – аж дух захватывает! Жаль, на Лирее таких не отыскать, – то пряча руки в карманы, то вынимая их обратно, бормотал Аки, глядя куда угодно, только не на собеседника.

– Нет, что ты, они очень красивые! Я... Мне безумно приятно, правда. Очень тронут, – невпопад шептал Лани, у которого в отличие от Акихико проблем с тем, куда деть руки, не было – он цеплялся за букет, как утопающий за соломинку, и пытался утонуть всем лицом в море красочных лепестков. – Это именно те слова, которые мне нужно было услышать...

– Слова?..

Дархат моргнул и поднял голову. Недоумённый взгляд жёлто-зелёных глаз заставил его сконфуженно засмеяться:

– Извини. Я по привычке. В моём племени письма пишут не словами – их дарят букетами. У каждого цвета, цветка и сочетания – своё значение.

– А, да? Блин! Прости-прости. Я не подумал, – сходящая было краснота с щёк тут же вернулась на прежнее место, одна из неуклюже повисших вдоль тела рук звонко впечаталась в лицо. Аки тяжело вздохнул и тут же с любопытством скосил выглядывающий из-под ладони глаз на Кохолу: – И что там «написано»?

Лани ответил не сразу. Длинные тонкие пальцы очень аккуратно и бесконечно бережно перебирали похожие на капли, идеальные в созданной природой форме листья, проходились подушечками вдоль влажных стеблей, едва касались соцветий. Вокруг шумело, волнуясь, людское море, сталкиваясь и разделяясь, спеша и суетясь, проживая в секунду тысячи эмоций, но для дархата их в данный момент не существовало. Он остановился посреди вокзала, и люди, будто ощущая шестым чувством его подлинные размеры – огромного морского левиафана – огибали троицу по большой дуге. Но даже так Шибито пришлось изрядно напрячь слух, чтобы услышать его следующие слова:

– Здесь говорится о стремлении к жизни, как бы ни было тяжело, о нежности, об исцелении душевных ран, а ещё... – пронзительные синие глаза скользнули по Хирокити, и Лани к их вящему изумлению лукаво улыбнулся, – не скажу. Пусть это останется секретом.

У Акихико даже челюсть отвисла – Шибито заботливо вернула её на место и успокаивающе похлопала братика по-плечу, про себя удивляясь переменам в «робком пугливом мальчике» не меньше. Что же с ним там произошло?

– Офигеть, – только и смог произнести Аки, вложив в одно слово всю гамму захлестнувших его эмоций. – С ума сойти. Нет, правда. Я даже не знал, что так можно. А я, блин, просто выбрал все цветы, похожие на звёзды.

– Почему?

– Не знаю, само в голову пришло, – простодушно пожал плечами светловолосый паренёк, в очередной раз пихая руки в карманы и не замечая, как Лани вдруг переменился в лице.

До машины шли молча. Оба юноши синхронно затерялись в свои мыслях и не спешили ими делиться. Только изредка, случайно касаясь в толчее друг друга, смущённо расходились в стороны, как круги на воде. В голове Шибито, шедшей следом и пристально следившей за обоими, мало-помалу зарождался план. Он был... странным, этот план. Негуманным, недопустимым, бессердечным. Как когда она предложила дать омоксу галлюциногенное, чтобы потерявшее свою пару существо смогло вновь ощутить её присутствие и издать тот самый звук, частоту которого мальчишки тщетно пытались подобрать. В тот раз Лани согласился. Хотя, судя по всему, тогда он был не вполне в себе. Согласится ли сейчас? Конечно, нет. Но Хирокити и не думала спрашивать.

«Кажется, я знаю, как тебя вылечить!» – фанатичный блеск во взоре, такой похожий на конноровский, когда тому в руки попадалась задача или головоломка, которую за пять минут не разгадать, зажёгся едва ли не ярче кохольских глаз. Мурашки от предвкушения одного из самых любопытных экспериментов в её жизни мешались со смутным ощущением страха от того, что ей предстояло поставить на кон, но это лишь подстёгивало азарт. Она собиралась пожертвовать самым дорогим. Не собой. И не ради кого-то – даже Лани. Это-то и пугало. К чему таким, как она, бояться чудовищ и маньяков? Единственное существо, которое вызывало в ней подлинный страх – это она сама.

Вторя её мыслям, вокруг шеи обвивалась, сдавливая до удушья, крохотная змея.

– Хирокити, – тихо позвал Лани, и опасная рептилия в мгновение ока трансформировалась в невинный чокер, звякнув собачьим адресником. Когда на дархата уставились две пары глаз, тот кашлянул в кулак и, преодолевая внутреннее стеснение, обратился по имени: – Шибито. И ты, Акихико. Спасибо большое, что встретили меня. Я невероятно вам признателен. За искреннюю заботу, за проявленное внимание, за этот восхитительный подарок...

Они стояли снаружи здания, очерченные падающим рыжим светом из высоких окон и обдуваемые промозглым ночным ветерком. Волосы Лани будто жили своей жизнью, мечась из стороны в сторону. Интересно, какими они были на первом курсе? По байкам Коннора шевелюра юного наньнинского помощника то доходила до пояса, то была чуть ли не в пол. На Аки, стоящего к ветру спиной, порывом накинуло капюшон. Шибито стянула едва не запутавшиеся в чёлке очки и принялась сосредоточенно протирать их краем кофты, чтобы не спугнуть прямым взглядом гинофоба. Да что там гинофобы – даже обычные люди, бывало, шарахались, когда Хирокити, не мигая, смотрела на них в упор.

– Передайте, пожалуйста, мою благодарность XV. Это по их просьбе вы приехали, я знаю. И... хотя нет, ладно. Полагаю, на этой ноте нам следует расстаться.

– Может, к нам? – попытался Аки, кидая панические взгляды на сестру. Пусть Лани ни коим образом не выдал себя, оба понимали, что будет, если отпустить его сейчас.

– Нет, не стоит, – с ровной улыбкой покачал головой Кохола, от которой Акихико дёрнулся, будто его обдало ледяной волной. – Не хочу вас стеснять и мне есть, куда... куда вернуться, – голос на мгновение окрасился неуместной хрипотцой, взгляд переметнулся к чернильным небесам. – Но спасибо за предложение. Мне не хватит слов, чтобы выразить признательность за всё, что вы для меня сделали. Каждый из вас.

Шёпот постепенно затихал, теряясь в завываниях ветра, а сам Лани очень изящно и почти незаметно отступал назад – Шибито втайне даже восхитилась его ловкостью и беспардонностью. А затем...

– Я люблю вас. Прощайте, – одними губами произнёс Кохола, разворачиваясь, и в ту же секунду был цепко схвачен за капюшон – да так, что могучий по своей природе дархат еле устоял на ногах.

В миниатюрной девушке, которая теперь едва доставала ему до плеч, внезапно оказалась сила их общего знакомого. Того самого, который, прихлопывая комара, мог пробить в стене сквозную дыру. Вот только в отличие от киборга инугами продолжала всё так же мило улыбаться и очаровательно хлопать глазками.

Не выпуская жертву из железной хватки, Шибито медленно нацепила очки обратно, не спеша пригладила свободной рукой волосы и указала взглядом на каршеринговое авто.

– Лапа моя, садись, – голос приторно сладкий, ни намёка на угрозу – даже Аки вздрогнул и на всякий случай отступил на шаг. – Не заставляй чувствовать себя похитителями. Ты не хочешь нас стеснять, мы не хотим стесняться нашей задрипанной общаги, потому поедем в другое место.

Кохолу она всё же выпустила. Инстинкт самосохранения, буде у него такой наличествовал, должен был отчётливо просигналить дархату, что пытаться сбежать сейчас – наихудший выбор при таком раскладе сил. И левиафан послушно сел на переднее сиденье рядом с занявшей водительское место Шибито. Акихико, всё ещё опасливо косящийся на сестру, тихонько втиснулся назад, и девушка завела машину.

– Благодарности прибереги для своих приятелей – передашь им лично. Как и счёт за услуги. О, не переживай, я оформлю всё по пунктам, как положено! Аки, милый, пиши. «Пункт первый. Встретить Кохолу – сказать сестрёнке Шибито большое и искреннее (подчеркни три раза) «спасибо». Встретить Кохолу в четыре грёбаных утра после суточной смены – двадцать тысяч архей и бесплатный премиум-доступ в SkyGAME навечно. Цветы в стоимость не входят и оплачиваются отдельно». Хм, как думаешь, если написать «бить челом, пока оное не треснет», Джей-Ви поймёт, о чём речь, или надо как-то попроще мысль сформулировать?

– Почему бы просто не попросить его достать тебе запрещёнку с даркнета, – отчаянно фыркая в кулак, чтобы не заржать на весь салон, поинтересовался Аки, высовываясь в просвет между передними сиденьями.

– Именно потому, солнышко, что это «просто», – хихикнула Шибито, не сводя глаз с дороги. – Если хочешь, чтобы к следующему разу, когда им что-то понадобится, у тебя появилась пара десятков новых лиценз-игр, позволь вести дела настоящей акуле бизнеса.

Со стороны Кохолы донёсся звук, напоминающий сдавленное хмыканье, но парень тут же отвернулся сосредоточенно разглядывать своё отражение в окне, стоило Шибито покоситься на него. Инугами оглянулась на брата и взглядом указала на кита.

– Слушай, Лани, – моментально сообразил он, – а что обозначают колокольчики на языке цветов?

Девушка молча улыбнулась и аккуратно вошла в очередной поворот. У пустынных в этот час дорог был какой-то свой неповторимый привкус: будто едешь по постапокалиптическому городу, будто вы одни в целом мире, и держаться можно только друг друга и самих себя, будто ваше выживание оказалось не более чем стечением дурацких обстоятельств, и вас всех уже давно не должно было быть в живых, но вы – были. Были где-то на грани между рухнувшим в ядерных обломках прошлым и до помешательства пугающим будущим, между остатками человечности и «все средства хороши», между причинами быть и...

«В тебе они есть тоже. Просто очень-очень глубоко, там, куда не смог пробиться свет. Ну разумеется, ты ведь так устал – светить. Даже это предпочёл делать в одиночку, ни на кого не полагаясь, не научившись доверять людям спустя столько лет. А без доверия о какой любви может быть речь? Глупый-глупый мальчик. Нельзя всю жизнь помогать другим, не прося о помощи себе. Наивный и заносчивый ребёнок. Теперь-то ты усвоил урок? Признай, что тебе тоже нужна помощь. Признайся, что сам – ты не смог. Открой уже рот, проси, кричи, ори во всю глотку. Не смей больше молчать, слышишь? Только так – тебя услышат и помогут. Только так – там, куда не смог пробиться свет, он обязательно...»

Сидящий рядом молодой человек, наконец, оставил своё отражение в окне и обернулся. Не к ней, чей внутренний свет был настолько же жесток, искажён и опасен, насколько его – бесконечно волшебный в своей тёмной воде. Спасаться таким могли разве что совсем отбитые, которые без задней мысли сиганули бы в чёрную дыру чисто рофла и абсолютной аннигиляции для – такие, как Коннор. «Ведь я вода – мёртвая. Моя задача лишь собрать тебя по кусочкам». В круглых очках, так похожих на её, отражалось сияющее детской непосредственностью и тихой радостью встречи лицо, обрамлённое белоснежными прядями и росчерками последних фонарей – будто бы подсвеченное изнутри. Её светлый братик, её маленькое солнышко, чьи лучи однажды пробудили от вечного сна сердце той, у кого сердца не было и не должно было быть, но теперь оно – билось.

«...обязательно пробьётся».

Отредактировано Шибито Хирокити (2024-02-16 11:43:36)

Подпись автора

– Ай! – растянув совсем не гласное «и краткое», обиженно-огорчённо проблеял мальчишка и изо всех сил затряс ушибленной рукой.

Увы, он не был ни киборгом-убийцей, ни дархатом, ни личом, ни хтоником. Он был самым обычным хуманом. Ну, почти. Колдовская династия и магия Хирокити оставили на нём след, и даже в свои сорок Аки выглядел лет на... да пожалуй, ровно на столько, чтобы шутки старшей сестры про «первые сорок лет детства мальчика» воспринимались в его случае максимально уместно. И вёл себя соответственно.

«Разве я не говорила тебе выбирать противников по размеру?» – усмехнулся (чуть озабоченно, так, чтобы заметил лишь он) в голове отзвуком воспоминания знакомый девичий голос. Акихико упрямо помотал головой, чувствуя, как липнут на мокрое от пота и морских брызг лицо белоснежные пряди. Лани ведь немногим выше его и выглядел таким же субтильным. Кто бы мог подумать, что джеб прямой левой прицельно в аккуратно увенчанный очками нос приведёт максимум к недоумённо приподнятой брови, а блондин с тем же успехом мог подраться с фонарным столбом.

«Просто он кит. Огромный кит в теле человека», – оправдываясь перед воображаемым образом Шибито, заканючил Аки.

– И вообще, мог бы быть помягче, как акула из «Микеи»!

Звонко ойкнув, Акихико налился густо-заревным цветом и насуплено уставился в сторону. Он не собирался говорить это вслух, но язык его первейший недоброжелатель, так уж повелось.

– Как акула, говоришь... – задумчиво протянул Кохола, вежливо отворачиваясь к морю, дабы не усугублять и без того бескрайнего смущения собеседника.

Наверное, на какую-то частичку сознания Аки был ему за это даже признателен, но в данный момент за первенство в его голове боролось слишком много оглушительных чувств и эмоций, чтобы услышать те, что предпочли остаться в тени.

«Ты ведь тоже такой. Всегда в тени: позади ярких приятелей, позади блистательного господина. Позади... позади того, кого, как они говорят, ты сделал смыслом жизни. Всегда молчишь. Всю жизнь стараешься быть неважным, невидимым. Но ты ошибаешься! Ты важен – уже».

– Не смей, – слёзы сами текли из его глаз, не встречая ни единой преграды; голос не дрожал – шипел, задыхался подожжённым фитилём пороховой бочки, – не смей так легко говорить, когда речь идёт о твоём... твоём... исчезновении!

Акихико захлёбывался словами, мыслями, чувствуя, что тонет посреди бушующего моря, но чтобы произнести следующее, чтобы Лани – услышал, не жаль было оставшихся у него сил, чтобы последним рывком поднять себя на поверхность, чтобы вдохнуть поглубже и заорать во всю силу судорожно сжимающихся лёгких:

– НЕ СМЕЙ БЫТЬ НЕВАЖНЫМ, НЕ СМЕЙ ДЕЛАТЬ ВИД, ЧТО ТЫ, НАСТОЯЩИЙ ТЫ, НАМ НЕ НУЖЕН!!!

Со звоном пронзительного молчания – даже волны притихли, чайки умолкли на несколько бесконечных мгновений – юноша опустился на песок, широко расставив согнутые колени. И, обхватив ладонями голову, всхлипнул:

– Не смей.

Ну разумеется, его слова возымеют едва ли больший эффект, чем удар. Что громадному морскому зверю хрупкий человеческий кулак? Что тому, кто любое решение принимает особенно обдуманно и тщательно, и всерьёз вознамерился «стереть» себя из этого мира, вопли обиженного пацана? Ну разумеется, Аки исключительно из эгоистичных побуждений и страха перед неизвестностью, перед тем «новым Лани» не желал его отпускать. На деле же младший Хирокити не прожил и секунды жизни того, на кого эта самая жизнь навалилась настолько непосильным грузом, что даже носящий её в глубинах своего огромного сердца, чудовищно выносливый левиафан – не выдержал. Сломался. Заходился мертвенным кашлем неизлечимой болезни прямо на его глазах. Разве мог Акихико...

– Я... – мягкий текучий голос прозвучал почти у самого уха. На плечо, вынудив вздрогнуть всем телом, легла едва ощутимым прикосновением лепестков чужая ладонь. Аки зажмурился, как можно глубже укрываясь в мыслях и руках, – ничего не обещаю. Но я подумаю над твоими словами, хорошо?

Хирокити сосредоточенно считал, сколько раз пенящаяся каёмка волн коснулась его перепачканных песком кроссовок, всецело сосредоточившись на ощущениях в обход сердца, ушей и глаз. Один. Два. Будто бы в мире не существует никаких ранящих слов, никаких выворачивающих наизнанку переживаний. Будто ему просто стало очень-очень грустно, и на плече, едва касаясь мизинцем обнажённой шеи, лежит успокаивающая дружеская рука. Двенадцать. Тринадцать. Нужно как-то замедлить пульс, угомонить отчаянно бьющееся, иначе заметит. Сравняться в сердцебиениях с морем. Семьдесят один. Семьдесят два.

– Забей, – наконец, сдавленно буркнул он.

– Нет.

С какой лёгкостью прозвучало это «нет» – словно Лани спросили, будет ли он чай. Аки внутри содрогнулся в который раз и сжался в позе потерянного ребёнка, забившегося в угол от страха. Кохола продолжил:

– Не «забью». Мне важно каждое сказанное тобой слово, каждая эмоция, которую ты сейчас ощущаешь. Для меня это как маркеры, дорожные знаки, если угодно, по которым я ориентируюсь в правильности выбранного пути и могу вовремя его скорректировать в нужную сторону, дабы мои решения повлекли за собой как можно меньше боли и огорчений для других людей.

«Для других? А для тебя самого...» – повисло в воздухе между ними невысказанное, вздрогнуло и рассыпалось отражающими радугу брызгами. Его первозданная магия, его внутренняя призма, не создающая свет, но преломляющая на невообразимое множество цветов. Лани как зачарованный глядел на осыпающиеся вниз крошечные капли, только что бывшие большим мыльным пузырём.

– Я не про то. Забей, что я сказал насчёт «помягче». Это пугает. И тебе не идёт.

– Жаль, – кончик губ дархата чуть дёрнулся, резонируя в радужных переливах. Рука послушно отпустила плечо. – Я только-только начал свыкаться с ролью плюшевой акулы.

Из носа Кохолы, оставшись незамеченной, стекла тоненькая струйка крови.

Обратно шли без непрошенных слов. Молчали – каждый о своём. Лани не торопил, и дорога назад заняла больше времени, чем отчаянная попытка сбежать, обогнать сверхчастотный страх и раствориться в бессомненной вечности, где уже – не страшно и не больно. Солнце высоко поднялось над гранью земли и моря, над гранью небес и побережья и слепило глаза, вынуждая болезненно щуриться и смахивать невзначай текущие слёзы. Слишком ярко. Слишком тяжело.

– Не так часто выбираешься на прогулки? – первым нарушил тишину Лани.

Акихико долго глядел на прямую спину перед собой, прежде чем ответить. Раскидывал носком кроссовка песок. Решил дать отдышаться? Как благородно.

– Неа. В моём прежнем мире таких, как я, называют хикикомори.

Прозвучало глухо. Почти постыдно. Не то чтобы ему было перед кем стыдиться, конечно. Сестра принимала его любым, но кроме неё... «Ты родился в этом мире. И всё равно чувствуешь себя нездешним. Неуместным. Чужим. А каково нам, рассыпавшимся на осколки в прошлых жизнях и собранным заново там, где всё чуждое и неродное?» Да нет, глупо. Зависит ведь от человека. Шибито вон, казалось, была от здешнего мира в восторге – насколько это слово к ней вообще применимо. Вся в работе и своих научных проектах – уходит в них с головой и выжимает всё, что попадает в цепкие пальчики, на максимум возможного. Даже если после этого не останется ничего, пепел только на ладонях.

«Она так и себя однажды выжала».

Аки сосредоточенно нахмурился, обдумывая эту новую для себя мысль. Даже не заметил, как Лани обернулся, с лёгким интересом оглядывая его, всматриваясь в подсвеченное золотистым утром лицо. Молчал только всё так же вдумчиво и терпеливо, дожидаясь, пока юноша сам отыщет слова, которые хотят прозвучать.

– А эта твоя программа... она только на тебе сработает или на других потенциально тоже? Как ты вообще до этого додумался?

– Потенциально – возможно. Я создал её из незаконченной модели E.V.A., если помнишь такую. Программируемый искусственный разум с эмоциональным интеллектом. Чтобы подобрать верные алгоритмы построения упомянутого интеллекта, я разработал четырёхмерную матрицу, и при помощи Skyfly спроецировал в получившуюся интеграционную среду собственную личность. Так у меня по сути появилась возможность изучить каждый её аспект в отдельности и совокупности в любой момент времени, отследить изменение по графикам функций, разобрать все нейронные связи, выстроенные моим мозгом, их взаимосвязь и влияние на структуру в целом. В дальнейшем я планировал перенести полученные знания и алгоритмы на «Еву», чтобы, грубо говоря, «запрограммировать» эмоциональное зерно, которое будет нести в себе интеллект, с возможностью его самостоятельного развития и дальнейших модификаций. Это требовало соответствующих мощностей процессора, над которым работали мои друзья. Однако нам не хватило финансирования.

– Всё ещё побираетесь на кикстартере? – бесстрастно усмехнулся Аки.

– Именно. Тем не менее, у меня появился годный инструментарий для работы над загруженной в интеграционную среду личностью. В начале я просто хотел разобраться, как и что устроено внутри моей головы, разложить по полочкам все травмы и триггеры, сделать себя открытой книгой, чтобы получить максимальный эффект от психотерапевтических техник, с которыми я работал, но...

Юноша поднял вопросительный взгляд на умолкшего рассказчика. Лани смотрел сквозь море в невидимую пропасть, настолько бездонную, что, казалось, та засасывала самое себя. И глаза, прежде всегда сиявшие иссиня-волшебным светом, отражали абсолютную пустоту. Аки чувствовал, как где-то в груди, сжавшись полузадушенной птахой, пропускает удар за ударом маленькое человеческое сердце.

– Не вышло.

– Да.

Молчали снова, пока на горизонте не возник неверным миражом грандиозный белокаменный мост. Город вновь прорастал за чередой деревьев и гаражных кооперативов сверкающими шпилями и многоэтажной громадой, свысока поглядывая на заброшенное побережье вдали от официально утверждённого пляжа и порта. Акихико наконец-то нагнал Лани, который шёл так неспешно, будто у него миллионы и миллионы лет впереди, и торопиться сейчас – всё равно что делить на ноль. Ни для кого не имеет смысла, для программистов – так и вовсе критическая ошибка, и лишь Кохола каким-то неведомым образом извлекает из этого выражения бесконечность.

– К чему ты спрашивал о других?

– Я не для себя, не подумай, – смутился Аки. Взгляд зацепился за солнечный зайчик на проделанном ими пути и прочертил прямую до его источника – покатой крыши «Тунца» вдалеке.

Лани раздумывал недолго, чтобы тихо означить короткое и единственно верное:

– Шибито.

Акихико промычал что-то нечленораздельное, отводя глаза, запустил пальцы в свои белёсые патлы и вздохнул так безнадёжно, будто речь шла о смертельно больном. Хотя в каком-то из смыслов это и в самом деле было так: не только физические болезни бывают неизлечимыми. Он лучше кого бы то ни было видел за тысячей масок ту же дыру в груди мертворожденной сестры. Не потому что её такой создали. Но потому что давным-давно Аки помог ей почувствовать жизнь. И эта жизнь её в итоге чуть не уничтожила.

Он слышал отголоски внезапно обрывающегося смеха до сих пор.

– Прости. Боюсь, ты не сможешь ей помочь. По крайней мере, таким способом. После активации все данные о программе будут стёрты, включая память мою и Skyfly, а код – уничтожен. Это было сделано намеренно и откату ни при каких условиях не подлежит.

Юноша шмыгнул носом, сделал ещё несколько шагов: на парковке близ закусочной уже виднелся арендованный ярко-алый автомобиль. На капоте, ни капли не продрогнув в своей мини-юбке, которая открывала больше, чем должна была по идее скрывать, восседала Шибито. Рядом в засаленной футболке и шортах раскуривал косяк местный бариста и один из приятелей Джей-Ви – Джо-бородавочник. Акихико поёжился, притянув укрытые курткой плечи к ушам, огляделся вокруг и опустился на гладкий выбеленный ствол, отнесённый морем на берег.

– Я не буду тебя осуждать. И останавливать. Впредь. Раз уж ты всё для себя решил. Если так подумать, у меня на это и права-то не было, я для тебя вообще никто. (Не спорь! И не перебивай.) Так. Едва знакомый мальчишка, очень глупый, недальновидный и импульсивный к тому же. Который как лягушка в колодце, мира за стенами своей общаги не видел. Но Шибито, она… она хочет – быть. Ей искренне нравится этот мир и эта жизнь. Вот только то, что отравляет её изнутри, не даёт ей чувствовать по-настоящему. Я бы больше всего на свете хотел ей помочь. Она – мой единственный родной человек. Та, кто обо мне всегда заботилась. А я… я совершенно ничего, понимаешь? Совершенно ничего не могу сделать для неё в ответ.

– А ты пытался – помочь?

Лани тихонько присел рядом. Аки несколько раз стиснул и бессильно разжал кулаки. Прохрипел сдавленным невидимой верёвкой горлом:

– Миллион раз. Но я… я просто… я даже не знаю, как! Я понятия не имею, что с ней, о чём она думает, что чувствует большую часть времени. Она в молчанку играет, кажется, даже лучше тебя! Не молчит, нет. Но делает вид, что всё в порядке, ведёт себя так, что ей верят вообще все, даже я порой. Даже она сама. И не говорит никогда, что её гложет. Словно бережёт меня от чего-то. Словно я до сих пор ребёнок, которому знать такое не положено. Я столько раз пытался вытянуть её на разговор! Узнать, что произошло тогда… там… по ту сторону миров. Когда она решила, что меня не стало. Но она…

–  Мне это знакомо, – с грустной усмешкой прошептал Кохола, расчерчивая палкой на песке замысловатый узор.

–  Он… Коннор… тоже ничего не рассказывает, да?

–  Нем, как могила. Но в данном случае я бессилен. Это его выбор: отказаться от помощи. Пытаться справиться самому. Он взрослый человек, чтобы понимать, чем это может быть чревато, и ответственность за последствия – всецело его.

Черта за чертой на берегу вырисовывалась солнечная система. Четыре орбиты, девять планет. И у каждой: свой собственный путь, своя боль и свой выбор. Акихико хорошо понимал, к чему клонит собеседник, но до глубины разбивающегося, подобно волнам о берег, о грудную клетку сердца не желал признавать.

– Нет, – неожиданно для себя самого парень сердито выдохнул, наклонился вперёд и припечатал ладонью большой круг в центре – солнечный Архей. – Это их выбор, но он может быть ошибочным, неправильным. И иногда наш выбор: доказать, показать это человеку – может быть неправильным тоже. А может и не. Кое-что Шибито мне всё же рассказала. Это она оттащила Коннора от края. И если бы не она… Его бы не было. Никогда. Нигде – на Аркхейме. И никак – в том числе в качестве лучшего друга, твоего и Джена.

По крепко зажмуренным синим глазам Аки понял: попал в яблочко. Со смутным ощущением тожества наблюдал, как Кохола склонился ниже к рисунку, старательно обводя пару кругов рядом с Проционом – два его верных спутника. Две луны, без которых он не мог вообразить свой дом.

– Я не отступлюсь от своего решения, Акихико, – в беззвучии прозвучало почти отчаянно, по-детски упрямо. Сгорбленная фигура подтверждала всю безвыходность слов, несущих в себе гораздо больше, чем кит мог рассказать: крошечный фонтанчик из спины в противовес целому океану.

– Знаю. Я и не прошу больше, говорил же, – юноша напротив отклонился назад, запрокинул лицо навстречу прохладному, пронзительно-голубому осеннему небу. – Я лишь надеюсь, что ты поможешь мне помочь – ей.

Теперь пришла очередь парня не торопить дархата. Он долго обдумывал эту мысль. Ещё дольше проделывал палкой в песке случайные точки вокруг изображённой системы, глубоко втыкая острие в береговую гладь. Аки щурился от слепящего солнца и краем глаза наблюдал за левиафаном, ничем не выдавая себя. Не обнажая безумно колотящегося, как перед прыжком с небоскрёба, сердца. Получится ли – вот так, двух друзей одной сетью, два лунных затмения на одном небе?

– Теоретически, – наконец, прошептал Лани одними губами, и Акихико, склонив голову, с любопытством посмотрел на него. – Теоретически я могу загрузить в программу и сгенерировать матрицу её личности, пока заканчиваю настройку собственной. Мы не будем ничего править, но сможем выяснить, какие именно структуры повреждены и как. После чего я, разумеется, сотру все данные, саму программу и «перезапишу» себя. Однако...

– Однако?

– Я не буду вмешиваться в личную жизнь Шибито без её согласия.

Издав короткое «тц», Акихико сжал кулаки на бревне, чувствуя, как сквозь пальцы просыпается песок, и глубоко вздохнул. Нет, он не проиграл эту катку. Ещё нет. Просто задача усложнилась в разы. Но когда это он отказывался от самых сумасбродных челленджей в играх?

– Хорошо. Я добуду тебе согласие.

«Я добуду».

Как? Кто бы знал.

«Ты безумец?» – читалось в вежливой улыбке Лани. Акихико, резво вскочив с бревна, беспорядочно тряс головой. И да, и нет. Да и кому какая разница – теперь? Кто-то жертвует собой, а кто-то ради своих близких сходит с ума.

– Это что, звёзды? – спросил изумлённо, вдруг увидев сверху всю картинку целиком. «Случайные» точки на песке, проставленные Кохолой, соединялись воображаемыми линиями, оборачивались до боли знакомыми фигурами. Наглядная карта небес. Созвездия Леди и Артефакта, Цирвиаля и его Миража. Вот Дикие Псы, вот Крыло Этнарха. Тут Альфа Эона. Там Туманность Семи Врат.

Он сам не заметил, как начал перечислять вслух, восторженно и вместе с тем крайне аккуратно перемещаясь меж нарисованных точек, легко разворачиваясь, будто в танце, трепетно узнавая каждое из далёких светил. Не заметил, как брови дархата поднимались всё выше и выше. Не заметил, как тот застыл, прекратив рисовать.

– Откуда...

– Откуда я все их знаю, если почти не выхожу из дома? – Акихико, наконец, остановился и улыбнулся рассеянно и чуть одиноко, не глядя на Лани. – Однажды я свалился с неба. Прямо на эту планету. И я каждый вечер выходил на улицу и смотрел вверх. Ждал. Верил, что так и будет, ведь она обещала. На мизинчиках клялась! Говорила, что найдёт меня, где бы я ни был. Я знал, что она не обманет. Так что я просто ждал. Ждал, когда же следом прилетит... она...

Сбившись в прерывистом ходе мысли, юноша перевёл задумчивый взгляд на сестру. Судя по бурной жестикуляции и долетающим крикам, та учила трепетно внимающего ей Джо танковать в «HoAF». Поднявшийся с моря ветер швырял её волосы из стороны в сторону, но та словно даже не замечала. Она хохотала и ругалась во весь голос, расписывая в подробностях последний их поход в данж, и в своих эмоциях выглядела куда как более неприлично, нежели в едва прикрывающих ноги полосатых чулках.

– Есть идея! – внезапно раздался возбуждённый шёпот из собственных уст. – Сиди тут! Н-никуда не уходи! Скоро в-вернусь, – заикаясь от волнения, Аки неловко взмахнул руками, поспешно выскочил из звёздного круга, обернулся напоследок на Кохолу, который лишь добродушно пожал плечами, мол, куда я денусь, набрал в грудь побольше воздуха и на выдохе озвучил: тревожно-восторженное, сиюминутно-сокровенное. – Ты только дождись.

«Ты только – дыши».

Отредактировано Шибито Хирокити (2024-03-31 07:46:10)

Подпись автора

Ты думаешь, нежить не чувствует боли,
И в сердце убитом не плещется кровь?
Ответь честно, Лани, лишь ты и способен:
Как выглядит в этом мире – любовь?

Их сознание расщепляется и собирается воедино – как одно целое, но лишь на какой-то обратившийся вечностью миг. И снова он – стоит перед ней, улыбаясь. Дурацкий, дурацкий Кохола!

– Странная у тебя… программа.

Она сцепляет пальцы за спиной, перекатывается легкомысленно и совсем по-девчачьи с пятки на носок, будто ей снова – семнадцать. Будто сейчас шутливый ветер взметнёт её волосы и школьную юбку, огладит нежно по щеке – сорванными лепестками вишни, и унесёт её запах за облака, во владения парящих китов. Она ведь… тоже их видела. Девочка, что смотрела в небеса чаще, чем себе под ноги.

– Это виртуальная реальность, – тихо ответствует, глядя на неё чуть робко, привычно исподлобья, избегая в своей упрямой манере её пристального взгляда. Впрочем, сейчас она на него даже не смотрит. Оглядывает бесконечно раскинувшуюся под ними водную гладь, в которой зеркально отражается голубое-голубое небо, исполненное белых кучевых облаков. – Она принимает тот образ, что резонирует с твоей… Хм. Коннор бы сказал «душой».

– У нежити нет души. Даже в других мирах.

– Знаю, но. У всякого разумного и чувствующего существа есть то, что можно назвать его условной сутью, сердцем его внутренней вселенной. Это – твоё.

Ей здесь нравится. Так бесконечно светло и красиво. Легко. Не видно ни краёв, ни берегов, одна сплошная – свобода. Здесь можно делать всё, что заблагорассудится и быть, какой пожелаешь. Это – обещанный Райтом рай?..

Нет.

Как и его фамилия – ложь.

Носок чёрного кроссовка проводит по воде, создавая круги, в которых искажается и смазывается её лицо, бесконечно разбивается на осколки образ, сотканный из смерти. Боли. Бесчувственности. Ненависти и уродств. Это – лишь её миловидная маска. Кит, на которого она так стремится походить и никогда не станет. Голубой – это его цвет. Не её.

«Нет. Твой».

Она вздрагивает от шёпота, раздавшегося прямо в ушах, и оглядывается. Парня нигде нет. Она одна?

«Я здесь. Всегда. С тобой».

Касается изумлённо головы и нащупывает невесть откуда взявшиеся наушники. Усмехается. И запрокидывает голову к небу:

– А ты обожаешь спецэффекты.

«Попрошу. Чудеса».

– Как скажешь. Куда дальше?

«Ныряй».

Девушка подёргивает тощими плечами. Разглядывает ещё какое-то время клубящиеся над ней причудливые контуры. Вон то – на собаку похоже. Знакомо завёрнутый каралькой хвост. Такая белая и пушистая. Ну само очарование! А там – заячьи уши. И будто из другой жизни – совсем нежный и плюшевый – дракон. Как Аки умел читать по звёздам, она знала – язык облаков. Вздох. Промелькнувшая тень за круглыми очками. И – взгляд вниз. В отражение. В бездну. В ту, кого вынуждена называть – собой.

Вода мягко обволакивает её тело, как только она проваливается сквозь обманчивое зеркало, льнёт податливо, как котёнок, играет нежно распущенными волосами, оставляет ей один лишь вдох, словно перед прыжком с огромной высоты и – увлекает в бешеный водоворот.

Вид с шестнадцатого этажа – первое, что она видит, и тут же летит дальше. Девочка в слезах и смеющиеся над ней одноклассники. Нет, это не она, но она – это сотворила. Не из мести и не радости для. Ей было… любопытно? А вот другая – смотрит на трупики котят. Страдает, очевидно. Почему страдает? Как это ощущается? И почему так – не может она? Исчезает, смазывается собственными слезами – такой искусной подделкой, чтобы её, притворно несчастную, утешили и пожалели, чтобы стыдно и плохо было тому, кто её отверг. Моргает и отворачивается. Опускает взгляд на мышь – ещё живую в её руках. Такую тёплую и пищащую, извивающуюся панически, такую… настоящую. Просто конвейер: надрезать ножницами позвоночник в районе шеи, вылить в пробирку кровь, пока та ещё жива, умертвить, передать на препарацию, следующая. Краем глаза замечает побледневшее лицо другой студентки. Ах да, она забыла изобразить сожаление… Перед глазами проносятся людские лица и слёзы, смерти и похороны, чужие страдания, другие животные. Её собственная собака. Сбитая на дороге кошка, оставленная умирать. Кот, выросший и сгорающий в агонии на её руках. Она ведь должна испытывать хоть что-то? Должна? Должна?! Пожалуйста… хоть – что.ни.будь.

Пустота.

«Прости, Лани, это не твой исполненный звёздами, сверкающий тысячей оттенков космос. Это тёмная материя. Абсолютная непроглядная тьма. Это – я».

«Ты права. И… ты ошибаешься».

Она захлёбывается внезапно ворвавшейся в рот и нос солёной жидкостью, глотает отчаянно, пытается выплыть, барахтается, но – тонет лишь сильнее, разумеется, и замирает, осознав. Её… настоящие слёзы? Маленькая девочка, оставленная дома допоздна одна. Маленькая девочка, на которую опять накричали. Маленькая девочка, которую предали и бросили пусть и формальные, но всё же «друзья». Маленькая девочка, которую никто не понимал.

– Сестрёнка!

Оборачивается – почти неверяще – на знакомый до слёз голос, на первый зажёгшийся в её непроницаемом мраке светлячок. «Акихико!» Всего лишь воссозданный подсознанием образ брата. Крошечный свёрток на её совсем ещё детских руках. Ей что-то говорят, но она и сама осознаёт так ясно и отчётливо: его – надо защищать. От врагов, от чужих, от всего мира и даже – от самой себя. И она защищает – так увлечённо и самозабвенно, будто в этом мире больше нет иного смысла и причин. Порыкивает, конечно, время от времени, когда он совсем уж досаждает. Пару раз кусала даже в гневе. Не больно – обидно, братец сразу к маменьке жаловаться бежал.

«И твой гнев – он тоже был настоящим».

Моргает вновь. Свет гаснет, не успев зачаться. Весь крошечный мирок, что тот освещал, летит в бездну, летит следом – она. Разбиваются на осколки едва прорезавшиеся чувства, разбивается лицо – об асфальт. Даже холодная ярость, коей по всем канонам надлежало пылать, не горит в миг потускневших глазах. Не вздрагивает внутри ничего, когда её новая причина быть и защищать – Коннор – всаживает в свою вену иглу. Смотрит отрешённо. Изучающе. Клонит по-собачьи голову. И поднимается на крышу, от края которой прежде оттащила – его.

«И всё же… вид с высоты был прекрасен».

Посреди утыканного свечами-этажками города, где неба – лишь маленький клочок, этот вид, когда раскрывается во всей полноте его бескрайняя суть, всякий раз завораживал её. Очаровывал настолько, что она – забывала. И про шаг. И про полёт. И про забвение, бесповоротное и окончательное, которого вожделела более всего.

По щекам – слёзы. Это было тогда или сейчас?

«Ты всё же научилась заново – плакать по-настоящему.
Ты – вовсе не искусственный кладбищенский цветок».

«Но меня такой создали!»

«И что? Я был рождён монстром. Чудовищем и людоедом. Но, становясь людьми, мы вольны сами – определять своё естество».

Он показывает ей в этой симуляции кусочек своих собственных воспоминаний: девушку, что пела столь пронзительно и нежно, что навек очаровала – кита. Её свет, её доброта и мягкость, её ранимость и безусловная любовь, всё это – было тем, что изменило его.

«Но ты… убил её».

«В каком-то смысле – да. И нет. Все её чувства, её бесконечно чистый свет я по-прежнему несу в себе. Её песня – по сей день звучит во мне. Да, я, как и ты, в своей жизни бесчисленное множество раз ошибался, оступался где-то всецело осознанно, причинял невыносимую боль, страдания другим и себе, но я понял со временем, что это всё – вовсе не повод «не быть». Не повод – презирать, осуждать это в себе. Ведь чем сильнее, отчаянней ты себя ненавидишь, тем тусклее – твой собственный свет. И когда он окончательно погаснет…»

Воцарится абсолютная тьма.

«В кромешном мраке самого дна океана по-своему прекрасно, не спорю. Там уже – ничего не будет болеть. Но положа руку на сердце, ответь: небо или бездна?»

«Ты ведь знаешь, что я и есть – бездна».

«Нет. Не ты. Лишь часть тебя. Та безмятежная гладь, в которой ты видела своё отражение. Тёмная материя вселенной, без которой не был бы столь сиятелен и волшебен – свет. Чёрные пятна на теле косатки, что подсказала мне ключ к твоему сердцу. Но не забывай, что…»

Она вновь стоит на поверхности бескрайней воды, в которой небеса столь переменчивы и непостоянны: очаровательная голубизна дня вмиг затягивается серостью нагрянувших туч, давит грозовой темнотой, проясняется нечаянной надеждой, сменяется яркими красками заката и утопает – в контрастной игре тьмы, тысяч звёзд и рассеянных пылью галактик.

«…моё небо тоже отражается в тебе».

Отредактировано Шибито Хирокити (2024-09-15 09:01:51)

Подпись автора