В тумане блуждают корабли. И киты.

Увенчанный звёздами небосвод размеренно таял в предрассветных сумерках и вырастающих прямо на глазах колоннах высотных зданий. Миновав межпланетарные врата, поезд неотвратимо въезжал в столицу, гостеприимно приветствующую его сотнями искусственных огней. В окованных ночным забытьем и приглушённым освещением вагонах в Торис прибывали тысячи историй, невообразимое множество миров.

Тощую детскую руку, свесившуюся с верхней полки, венчал лунный амулет. Девочка – оборотень, помеченный смертельным проклятием, и ехала на лечение. Спасут ли её? Он не знал, но всю дорогу рисовал для неё оживающие картинки, не позволяя звонкому смеху и такой светлой улыбке погаснуть до тех пор, пока она не отправилась в царство снов. Напротив – пожилая супружеская пара неизвестной ему расы. Как и у этнархов, у них имелись невидимые крылья, вот только женщина давно уже была лишена одного. Зато у них было семеро детей, бесконечное тепло в голосе и тихое счастье в глазах, когда они показывали ему их фотографии. У старшей дочери на днях родился ребёнок, и новоиспечённые бабушка с дедушкой предвкушали скорейшее знакомство с маленькой внучкой. «Взгляни-ка, милый. У неё глаза голубые-голубые, совсем как у тебя!»

В соседнем купе ехал двухметровый рыжий парень со своим питомцем – карликовым зелёным дракончиком, который легко помещался в сапоге, но от которого проблем и шума было столько, что XV стоило бы брать у него курсы повышения квалификации в сфере исключительно непревзойдённого нарушения общественного порядка. Сейчас чешуйчатое чудо сыто похрапывало на самом краю его полки кверху набитым пузом, в котором переваривались чьи-то (кажется, того самого парня?) носки. Странным образом дархат умудрялся находить общий язык со многими живыми существами, будто в противовес его абсолютной неспособности нормально общаться с людьми, и те словно чуяли это, понимали и даже иногда слушались его. Вот и стихийное бедствие по кличке Рапира угомонилось, только когда левиафан соорудил ей уютное гнёздышко из полотенец и пожертвованных во имя всеобщего покоя со всего вагона носков – их он вернёт позже, а пока…

Он смотрел в отражавшееся в прямоугольном окне бледное лицо в круглых очках, а вспоминал – лица всех, кто ему повстречался в поезде за эти дни. Меланхоличная девушка-невидимка, задорный ребёнок-оленёнок, расставшаяся прямо в пути пара, шумные близнецы-алхимики, задумчивый и молчаливый студент, семья высокородных драконов, болтливый феникс-альбинос, не классифицируемые хтонические сущности и десятки других. Все они покидали Процион. Кто-то на время, кто-то навсегда. Кто-то возвращался домой, кто-то уезжал из дома, кто-то и вовсе путешествовал транзитом. Интересно, к какой категории можно отнести его?

Молодой человек вздохнул, убирая со лба лезущую в глаза чёлку, и крепко зажмурился. Нет, не видеть себя не получается. Когда каждый час, каждую минуту заботишься о других, вкладывая в эту заботу всего себя, очень легко забыть, что помощь нужна ему самому. Когда с искренним увлечением слушаешь чужие истории, проблемы и горечи, счастье и восторги, так просто не помнить, что где-то там, глубоко-глубоко внутри, под толщей его собственного океана, которую не способны пробить солнечные лучи, так отчаянно бьётся, задыхается, истекает кровью и болит. Болит. Болит.

Не болит. Не болит, если чистосердечно радоваться за чью-то семью, пусть даже он мечтал о родных всю свою жизнь, и у него, увы, нет и не может быть никакой семьи. Не болит, если всем сердцем прочувствовать чужую боль расставания и выказать всю возможную поддержку, обнять, утешить, навести тёплый чай и улыбнуться так тепло и искренне. Не болит, если, глядя на отсутствующее крыло, сожалеть об утрате и восхищаться чужой силой духа.

И не помнить.

Не оглядываться на прошлое.

Не болит, пока вокруг него царствует во всей полноте и многообразии, в её неповторимых созданиях, в своей истинной неукротимости и величии – жизнь. Она существовала до него, она продолжится после. Эти люди сойдут с поезда, и каждая история зазвучит уникальными переливами уже вдали от его, от всех прочих. Они отпечатаются в чужих умах и сердцах, они – прекрасны, каждая по-своему… Жаль, что этого почти никто не замечает.

Жаль, что в его истории не осталось даже грустных нот. Подобно тому, как жизнь неизбежно сменяется смертью, а дневные свет и оживлённость – непроглядным мраком ночи, его песня сменилась оглушительной, сдавливающей всё его естество, перетягивающей опустошённые лёгкие – тишиной.

По щекам заструились оставшиеся невыплаканными на Проционе слёзы. Мальчик, который собирал и терял свои звёзды, мальчик в окне в простых круглых очках, мальчик с тысячами пронизавших его песен и историй, мальчик, который пытался спасти всех… Очень-очень глупый мальчик. В этой сказке он не спас даже самого себя.

На экране лежащего на коленях SkyTAB вспыхнула и вопросительно мигнула разноцветная бабочка.

– Подготовь полные отчёты по всем текущим делам, пожалуйста, – шёпотом обратился он к Skyfly.

Негоже оставлять господина с ворохом незавершённых задач. Князь столько всего для него сделал, буквально жизнь спас. Помощник просто не мог обойтись с ним так несправедливо. Сперва нужно привести всё в порядок, найти себе замену, по возможности перераспределить управление поместьем между имеющимся персоналом. Будет сложно – с его любовью взваливать всё на себя и делать за других их работу – но ради своего спасителя он постарается. Его решение, его выбор, его так и не нашедшая иной выход боль должны как можно меньше задеть других.

Хорошо, что ни Коннора, ни Дженкинса в это время на Лирее не будет. Конечно, они никогда его не простят и, вероятней всего, будут презирать за слабость всю свою жизнь. Разумеется, Лани всецело понимал, на какую чудовищную боль обрекал всех их. Но они были друг у друга, они смогут это пережить. У каждого был кто-то – кто-то очень-очень важный. Кто-то, кто всегда служил поддержкой и опорой. Кто-то, кто был в любой момент рядом и готов разделить твою боль.

У него… не было такого «кого-то». И уже не могло быть.

Он думал, что это ничего. Что он справится, что ему не впервой. Что он – кит, а киты от природы одиноки.

Но.

«Простите». «Мне так жаль». «Я не хотел причинять вам боль». Вспыхивающие косыми росчерками пера слова появлялись и исчезали в планшете. Всё не так. Не то. Слёзы застилали зрение густым туманом, отпечатывались на экране, случайно активировали иконки и значки. Рукав толстовки царапнул мокрые щёки. Под пальцами пролистывались предыдущие заметки, пока не…

«Циркон. Кандит. 20 июня 5002»

Лани Кохола моргнул раз. Другой. Уставился на звенящие в нём каждую бессонную ночь строки. Вздохнул так, как вздыхают киты. Перо замерло над кнопкой «удалить». Взгляд запутался в переплетении слов, сердце ухнуло на дно самой глубокой бездны. «Знаете, говорят, в небе столько воды…»

«Я знаю четыре надёжных способа», – внезапно вспомнилась фраза, однажды услышанная им от Хирокити. Лани горестно усмехнулся уголками губ. «Конечно, не все сказки заканчиваются хорошо. Взять, к примеру, тот рассказ о русалке...» Что же с ней в итоге случилось? Он прочёл эту историю много лет назад, её обрывки почти растворились в памяти. Кажется, она…

«…я могу быть так далеко, чтобы больше вам не навредить». Да, вот так – хорошо. Так далеко он точно не навредит.

«Только не вините себя, пожалуйста, – заструились в черновике свеженаписанные фразы, – потому что мне вас винить не за что. Просто вы не могли иначе. Просто иначе – не смог и я».

– Но ты ведь знаешь, что они – будут, – раздался детский шёпот наверху. – Будут винить.

Лани вздрогнул, но не поднял голову. Лишь ниже опустил лицо. Плечи бессильно поникли.

– Знаю.

Ноги – эти обтянутые кожей хрупкие кости – поочерёдно свесились с верхней полки. Вслед за ними появилось болезненно худощавое тельце в одной майке и шортах. Девочке со всклоченными спросонок бежевыми волосами было лет десять на вид, не больше. Она осторожно села рядом с ним на постель. Огромные карие глаза смотрели внимательно, без малейшего осуждения, без намёка на неприятие. Одно только искреннее детское любопытство.

– Тебе не страшно? – спросила она, махая босыми ногами.

– Нет. Мои соплеменники верят, что, завершая свой жизненный путь, мы поднимаемся на небеса, сливаемся со звёздами, становимся созвездиями, становимся… небесными китами – «лани кохола», – прошептал он и, спохватившись, робко взглянул на свою собеседницу. – А тебе? Не страшно?

– Не знаю ещё, – так просто ответила она, как, кажется, мог ответить только ребёнок. – Я пока не решила, во что верить. Если после этой жизни будет другая – она ведь будет не менее интересной, правда? А если ничего не будет, ну, нечего и бояться. А если… если я стану созвездием, то это же круто! Я буду как твои ожившие картинки, светить и освещать. Буду всегда-всегда. И болеть не буду. Хорошо же?

– Хорошо…

– Через двадцать минут прибываем на станцию «Торис», – тихо означила проводница, заглядывая в их купе.

Девочка полезла обратно наверх собираться. Лани выключил планшет и прибрал его в рюкзак. За окном воцарилась непроницаемая темнота технических кварталов, изредка перемежающаяся случайно проглядывающими в прорези меж зданиями фабрик и заборов светом уличных фонарей. Небо стало оглушительно чёрным. В городе звёзд – не видно.

– Мерцание моря осветит ту ночь, темнее которой ещё не встречал. В нём будет печаль – не гони её прочь. В нём будет тоска – у начала начал, – тихо запел он островную песню. Донельзя любопытная мордашка свесилась кверх тормашками прямо перед ним, но ничего не произнесла. С невысказанной благодарностью юноша прикрыл глаза и продолжил: – С ней сны одиноко приходят в наш мир. Забытые сказки струятся из глаз. Услышь эту песню в созвездии лир и спой напоследок – ещё один раз.

– Что это? – послышался восхищённый возглас на выдохе.

Не выдержала всё-таки. Кохола тихонько усмехнулся, но уголки губ тут же опустились.

– Грустная история. Колыбельная. В моём народе её поют ребёнку, который… Нет, не так. Там, где я родился, есть один обычай. Чтобы кит вышел из моря, люди должны принести жертву – дитя с самой чистой и самой светлой жизненной силой. Тогда чудовище перерождается и становится – человеком. Так появился я.

– У неё есть продолжение?

– У истории? Или у песни?

– И того, и другого! – девочка легко спрыгнула со своей полки на пол, уже полностью одетая, поправила сумку на плече и перевела взгляд на окно, за которым потянулись вереницей огни приближающегося перрона.

Лани посмотрел следом и рассеянно спросил:

– Тебя кто-нибудь встречает?

– Да, конечно. Мама с папой. Вон они! А тебя?

– Нет, не думаю. Я…

Но его уже не слушали. Малышка широко улыбнулась и замахала родителям обеими руками, а после весело поскакала к выходу. Юноша поднялся следом. Когда поезд остановился, издав глухой протяжный вздох, Лани помог ей спуститься, махнул на прощание, но девочка внезапно замерла рядом с ним и серьёзно произнесла:

– Если передумаешь, я хочу знать продолжение. Вдруг оно и не грустное вовсе? А если нет – встретимся на небе! Я буду маленьким волчонком с серебристым хвостом. Пока-пока, звёздный кит!

Девочка озарилась лучезарной улыбкой, глянула куда-то ему за плечо и улыбнулась ещё шире.

…а в следующий миг Кохоле в лицо ткнулся огромный букет. Остролистные астранции, кампанулы и стапелии, изящные гиппеаструмы и целые лианы небесно-голубой ипомеи… И где-то позади этого благоухающего великолепия зазвучал переливами непосредственности и нотками девчачьей игривости знакомый голос:

– Аки, солнышко моё ясное, ну кто так дарит цветы?

Отредактировано Лани Кохола (2024-02-15 13:33:47)

«Что означают колокольчики?»

Такой элементарный вопрос, на который так невыразимо, чудовищно затруднительно дать краткий – в подспудном желании поделиться слишком многим – ответ. Мысль течением относило к совершенным в своём исполнении музыкальным подвескам, созданным из воды и абсолютной математической точности запечатлённого в уме плетения, дабы напомнить ученице господина об одной из важнейших добродетелей – терпении.

Дозволительно ли учесть кита в числе самых терпеливых существ только потому, что сколько бы не сменялось сезонов, он всю жизнь – всю прожитую в покаянном смирении и молчаливой благодетели жизнь – искал и ждал лишь одного человека? Как бы ни было оглушительно больно и вместе с тем мучительно хорошо – жить самоубиенным призраком надежды, что они никогда... никогда впредь не коснутся друг друга, как касается штормовой ветер береговых цветов – отрывая напрочь все лепестки, Лани верил, беззаветно и наивно, как умеют лишь дети, что он поступал как дóлжно.

Он ошибался.

«Я не хочу больше».

«Можно, мы просто посидим в тишине?»

Невысказанный ответ скользнул по лицу бледной тенью, чуть выцветшим оттенком и без того бледных щёк. Рассыпавшийся витражным стеклом взгляд прочертил контуры аккуратного, слегка ребячливого профиля, коснулся такого искреннего желания помочь вперемешку с невысказанным страхом в широко открытых всему миру глазах и удушающего смущения в скованных зримой неловкостью ямочках на щеках. Всё это вызывало на коже почти ощутимый озноб надёжно (как казалось) упрятанных воспоминаний о мальчике. На вокзале. Много лет назад.

Захваченный врасплох тревогой впившихся в сердце осколков изувеченных звёзд, Лани мучительно зажмурился, как от вспыхнувших фар дальнего света на встречной полосе, и отвернулся жёстче, чем обычно позволяла вшитая под кожу вежливость и плавность движений. Почему так ярко и невыносимо? Почему... Почему. Он начал понимать – теперь.

«Можно, мы...»

По всей видимости, старшая Хирокити не оценила такой ответ. Пока Кохола терялся в догадках, чем же столь заметно обидел обычно милую и покладистую девушку и уж не в её ли брате дело, машину пронизали жуткие вибрации выкрученной на максимум музыки жанра «метал». Судорожно задрожавшие руки так и подмывало прижать к ушам. В голове мелькнуло очередное ноющее застарелой занозой воспоминание: стук металлического прута по грязной клетке и апатичная задумчивость, с какой силой нужно сдавить голову, чтобы...

– Ой-ой, прошу пардону, не хотела так громко, – улыбка девушки за рулём говорила совершенно об обратном, и Лани отрешённо заметил, как много общего у неё с Райтом. И как ничтожно мало из этого перечня они оба готовы признать.

«Всё ещё громко».

Не для других, но для него – да. Молодой человек зажмурился и сомкнул пальцы в кулаки, вдавив их в колени. Весь его вид максимально наглядно демонстрировал, насколько ему неприятно, однако... Хирокити была внимательнее многих, кого он знал. «Ты всё видишь, ведь так». И Хирокити была беспощаднее всех, кого ему доводилось встречать за обе своих жизни. Включая, кажется, даже диких дархатов. «Хочешь, чтобы я сказал?»

Игнорируя юношу на заднем сидении, предусмотрительно подавшегося назад, два взгляда за круглыми линзами очков скрестились в беззвучной схватке. Это правда, что он был чересчур миролюбивым, чтобы применять на живых существах некогда полученные в Академии навыки владения холодным оружием – ему всегда всех было жаль, как бы плохо с ним не обращались, но в данный момент Шибито вызывала в нём тот первородный азарт, когда громадное морское чудовище...

Нет.

«Я отказываюсь».

«Сдаёшься? – чуть дрогнувшая бровь фонит сарказмом. Чужие мысли скользкой змеёй извиваются вдоль его собственных, оплетают, сдавливают так, что невозможно дышать. Запоздалым озарением мельтешит во вспоротом разуме напоминание о природе инугами: уши надо было закрывать. – Я могу сказать за тебя...»

«Я не... Уйди. Оставь меня, пожалуйста. Громче! Не буду. Прочь. Боишься. Боишься. Боишься. Маленький трусишка. Я не ведусь на провокации. Боишься подать голос. Боишься обнаружить себя. Боишься, что она вернётся – сотканная словами боль. Боишься быть, ведь когда тебя нет – это не больно. Боишься самого мира. Всё ещё. Нет, хуже. Боюсь. И что? Ты обречён гнить заживо – настолько он велик, твой страх. Страх разъедает любовь изнутри, перерождает её в раковую опухоль. Ты по-прежнему веришь, что способен
– любить?»

Глаза полыхнули ярко-синей искрой глубоководного монстра из вечной темноты океанской впадины, где не видно даже собственного носа, и кругом лишь мёртвые останки, пушистым ковром устилающие дно. Свет отразился в лобовом стекле, вызвав восхищённо-очарованный возглас позади, и стёк по дужке очков.

– Хирокити. Сделай, пожалуйста, тише.

Он произнёс это максимально внятно и членораздельно, на что девушка легонько дёрнула плечом и нежно промурчала, не удостоив его и взглядом:

– Я уже, хороший.

– Ладно, – Лани глубоко вдохнул, вбирая в лёгкие всё смирение мира, и мягко попросил: – Будь так любезна, выключи музыку совсем. Хочу побыть в тишине.

– Ого! – вновь подал голос Акихико, так и оставаясь актёром вторых ролей.

Чувствовал ли дархат уколы совести от того, что всё вышло таким образом? Определённо. Но он слишком, слишком устал, чтобы... О чём он сейчас думал? Мысли разносились подобно обрывкам туч на предрассветном небе, рваными клочьями, полупрозрачными сомнениями. Неба вообще стало как-то подозрительно больше для такого высотного города, как Торис. Лани сиротливо заозирался по сторонам.

«Мои поздравления! Ты прошёл первый уровень! А, не, это был туториал. Ну всё равно грац и всё такое».

«Тишина, Шибито. Помнишь? Я просил о тишине», – отрешённо подумал высокий юноша, за эфемерной улыбкой, словно бы за кружевным тюлем, пряча мысль о том, в каком кармане рюкзака он оставил наушники, если его просьбы не окажут должного влияния на потаённую собеседницу.

Без слов девушка изобразила одну из самых очевидных даже для такого гинофоба, как он, интерпретаций выражения «ой всё» и свернула направо и вниз, выехав с моста. Они приближались к побережью.

Море Тари. Море, на берег которого его вынесла судьба, оторвав штормовыми ветрами от родных берегов, унеся космическими вихрями прочь с любимой двулунной планеты. Он попал в космос раньше, чем должен был, ведь всем известно, что киты, завершая своё мирское существование, поднимаются в небеса и дальше, мигрируют мимо Схаласа и Леды, мимо Архея и иных планет к самым далёким звёздам, которых давно уже нет в живых. Наверное, именно тогда он и...

– Это что, «Тунец»?!

Изумлённый восклик позади так точно отразил его собственные мысли. Пальцы неверяще, цепляясь, заскользили по приборной панели, когда Лани наклонился вперёд, будто побитая забегаловка на побережье – точь-в-точь такая же, какой она была двадцать лет назад – в любой момент могла обратиться рассекающим толстую китовью кожу миражом.

– Его же снесли в нулевых? – продолжал шумно удивляться Акихико, позабыв просьбу беречь тишину.

Лани его не осуждал – вообще никого никогда, если быть до конца честным, кроме единственного во всём мире существа, носившего его имя. И сейчас даже был признателен за эту протянутую соломинку, взмутившую его стоячую воду, чтобы на секунду, нет, на ещё более краткий, но такой восхитительно болезненный миг вцепиться в неё беззубой пастью, ведь в руках уже давно нет силы, чтобы удержать – себя.

«Как гелиевый шарик, привязанный к детскому запястью. Вот-вот улетит».

– XV вложили часть полученных с продаж средств в его реставрацию, – где-то на фоне, таким глухим голосом, словно сквозь толщу воды, с искренне тёплой улыбкой объясняла брату Шибито. – Джен самолично обшарил близлежащие свалки и откопал-таки ту самую вывеску, а заодно и несколько непреложных атрибутов. Старину Джо по его уверениям он откопал там же, но лучше спросим его лично. Что скажете, мальчики?

Машина, плавно вырулив на крохотную шестиместную стоянку, остановилась под потёртыми окнами, будто заведению было не несколько лет, а порядочно десятилетий, и оно, более незыблемое и непреложное, чем самые белокаменные шпили города, стояло здесь с тех самых пор, как.

«Не плачь. Держись. Ты сможешь».

Он первым покинул авто, оставив рюкзак, но трепетно захватил с собой цветы. Надо будет попросить для них чистую воду, а позже он сможет даровать им вторую жизнь: немного самой обыкновенной магии трудолюбивых рук, которые долгое время помогали заботиться о прекрасных и хрупких княжеских цветах, и капля первозданного волшебства племени Кохола, и из них выйдут чудесные заросли, опоясывающие закусочную и каждый день вкушающие запахи моря, неба и ветра далёких берегов. Совсем как на его родных островах. «Тунец» это заслужил. Хотелось подобно друзьям внести свою лепту в его возрождение.

Хотелось сделать хоть что-то хорошее – напоследок.

Почему киты...

Лани отряхнул руки от влажной земли, выпрямляясь во весь рост. Рядом Акихико терпеливо возился с особенно пышным кустом кампанулы, тихонько пофыркивая, когда нежные лепестки касались его лица и щекотали ноздри. В закусочной Шибито с головой ушла в гонки на игровом автомате, не столько стремясь победить, сколько – перебить всех противников. Дархат был почти признателен, что в отличие от Коннора и Дженкинса она не делала вид, что ей всё равно, подспудно продолжая наблюдать за ним. Ей в самом деле – было. И какой бы ни являлась её истинная мотивация, хоть немного, но такое отношение облегчало претворение его замысла в реальность. Добавляло веса камню, одной верёвкой привязанному к китовьему хвосту, а значит – пойдёт на дно быстрее. Так глубоко, чтобы вода сдавила не только лёгкие, но и всё его тело, голову, обрывки чувств и мыслей.

– И всё же...

Дархат опустил взгляд на подавшего голос светловолосого юношу, устало рассевшегося рядом со свежевскопанными клумбами. Он с такой настойчивостью разглядывал колокольчики, что можно было подумать, будто нарочно избегает прямого взгляда. А может, так и было. Лани сейчас отталкивал даже самого себя.

– Это невежливо, – на выдохе тихо произнёс левиафан, мешая свой голос с шорохом песка, перекатываемым заботливо волнами, – спрашивать о значении цветов. В моём племени.

По собственным ощущениям его тон был более грустным, чем суровым, но Акихико как-то совсем по-щенячьи вжал голову в плечи от повисших в воздухе мелкокапельной рябью слов.

– Не твоя вина. Ты просто не знал, – как можно мягче – насколько это вообще было возможно, постарался утешить его Лани. – Я... Забудь. Вместо этого могу рассказать тебе одну легенду. Я знаю её в интерпретации Кохола, но встречал в иных версиях и у других народов. Быть может, ты тоже её слышал.

Молодой человек медленно приблизился к морю, чтобы окунуть в косматые волны оголённые по плечи руки и смыть с них всю грязь и пот. Вода ответствовала ему знакомой лаской и прощальным утешением. Хорошо, что человеком израсходовать весь запас воздуха гораздо быстрее, чем...

– Возможно, ты не в курсе, но у Проциона – единственного во всей системе Архея – два естественных спутника, две неизбывные луны: большой Схалас и маленькая Леда. Люди с давних времён видели в них отражение своих потаённых чувств и невысказанных историй. И они рассказывали эти истории – через то, что их окружало. Нашли эти два полуночных светила отклик и в сердцах Кохола. По одной из легенд, что мне доводилось слышать в детстве, у Леды – очень доброй, искренней и сострадательной девочки – было уникальное среди островитян умение: она умела находить самое лучшее и светлое в других. И она всегда-всегда стремилась сделать так, чтобы другие это увидели тоже. Говорят, она постоянно носила с собой осколок морского кристалла, подобный зеркалу, и когда люди начинали сомневаться в себе, когда не верили ей, что они красивы и добры, хороши и умелы, она доставала своё «зеркальце», и оно отражало их так, как видела она. Самыми прекрасными, удивительными, неповторимыми существами во всём мире.

Замедлившись, чтобы перевести дыхание, Лани скользнул задумчивым взглядом в сторону застывшего по левую руку юноши, который, как и он сам, стоял, отрешённо глядя на идеально ровную линию, где море, казалось, по-настоящему соприкасалось с небом, и не было ничего более реального во всей вселенной. Морская пена струилась меж их босых ступней, и размягчённый песок кутал пуховым одеялом.

– Эта история с грустным концом?

– Почему ты так решил? – в свою очередь спокойно вопросил дархат, возвращаясь взглядом к горизонту.

– Слишком хорошая. У «слишком хороших» никогда не бывает всё хорошо. Они выпадают за пределы репрезентативной выборки, предусмотренной законами этого мира.

– Но ведь это всего лишь выдуманная история. Сказка. Легенда.

– Ты сам ранее озвучил, что все сказки и легенды основаны на глубинных человеческих устремлениях, – с печальной усмешкой Акихико рывком отбросил с глаз слипшиеся от влаги волосы и запрокинул голову, подставляя небу лицо.

– Ну, не совсем так, но… в целом ты прав, я полагаю. Мне говорили, что в те далёкие и неверные времена Кохола мало чем отличались от прочих племён, чтивших левиафанов и вообще диких дархатов. Были такими же агрессивными и кровожадными, как те, кому они поклонялись. Однако Леда – эта маленькая, но очень сильная духом девочка – смогла переменить их отношение своим теплом, заботой и любовью. Увы, как водится в подобных сказках, не всем это пришлось по нраву. Хватало и завистников, и тех, кто не мог так просто унять в себе потребность причинять другим боль. И, к сожалению, вождь племени был одним из. Когда на совете в честь предстоящей Хахаи Холохона – дикой охоты, ознаменовывавшей становление дикого дархата разумным и святыней племени, неизбежно сопровождающейся жертвоприношением – было предложено вместо привычно самого полнокровного мужчины отдать в пасть чудовищу девочку, большинство поддержало вождя. У него был другой дар – харизма, и вождь смог убедить неверных и сомневающихся, что сила Леды настолько велика и неисповедима, что она сможет найти нечто светлое и прекрасное даже в кровожадном монстре, способном лишь на бесчисленные убийства. Иначе всё, что говорят о ней и её «зеркале» – чистой воды ложь. Люди поверили. Люди привязали Леду к лодке и отправили в море. И знаешь что? Вождь оказался прав. Этой чудовищной по величине силы в крошечном теле хватило, чтобы сравняться с многотонным существом, пожирающим целые корабли и держащим в страхе целые народы. Свет Леды пронизал дикого левиафана насквозь, коснулся самых тёмных уголков его естества, самых глубоких океанических глубин и самых далёких космических окраин. В один миг она стала для него всем, и кит впитал всю её любовь к миру, к жизни и к людям – в себя. Так появился первый «ханю» – разумный дархат Кохола, неспособный на убийство и причинение какого-либо вреда. Так появился Схалас.

Последний выдох перед завершением истории. Вдох. Лани стянул с лица очки – они повисли вместе с утратившей всякую силу рукой, взывая к самым давним воспоминаниям: о девушке, о лодке, о замершей глади воды под пальцами, о цветах гибискуса и о – смерти.

– К несчастью, это стоило Леде жизни. Говорят, в тот самый момент, когда она показала киту своё волшебное «зеркало», оно не выдержало и разбилось, равно как и её сердце, на сотни тысяч осколков, и из них проросли цветы, продолжающие песнь, что пела она тонким голосом, пока плыла на самую последнюю и самую невероятную в своей жизни встречу. Из них проросли – колокольчики.

Вздохнув, Лани надолго умолк. Стопы сами развернулись от юноши, преследовавшего его словно тень, и устремились вдоль берега, увязая в прибрежном песке и сбивающих с ног волнах. Брызги негодующего моря Тари, казалось, уже пропитали одежду насквозь. Ветер трепал спутанные волосы и сыпал колючим песком в лицо. Они не хотели признавать его выбор, а Лани в кои-то веки не желал соглашаться. Ни с ними. Ни с Хирокити. Ни с друзьями. Вообще ни с кем. С чисто китовьим упрямством он продолжал шагать с закрытыми глазами, отлично ориентируясь на слух и береговой шёпот. С чисто китовьей целеустремлённостью в океане он не собирался сворачивать и останавливаться, как бы не резало уши сбивчивое напряжённое дыхание позади и путаные шаги. Акихико несколько раз шумно рухнул прямо в воду, но всякий раз поднимался на ноги и продолжал идти следом не менее упорно. И так же упорно молчал.

Сколько они прошли? За пределами видимости уже давно остались и «Тунец», и городской мост и сам Торис. Километров шесть… семь.

– Если у тебя всё ещё не проигрался в голове мем «Хватит за мной ходить», то я разочарован в Покойниках, – неожиданно донёсся из-за спины прерываемый одышкой голос.

Лани остановился, подождал с секунду-другую и неторопливо обернулся. Парень стоял, согнувшись; ладони упёрлись в колени, лицо и руки покрылись красными пятнами – очевидно, выбросил белый флаг и нуждался в передышке, которую Кохола не собирался ему давать: он не просил младшего Хирокити за собой идти, это был целиком его – Акихико – выбор. Однако довершающая картину идеально исполненным финальным штрихом повисшая на ухе юноши водоросль неожиданно рассмешила дархата. Он даже позволил себе неубедительный намёк на улыбку, но Акихико, стоящий прямо напротив готовящегося к восходу солнца, именно в этот момент поднял голову, и лицо его исказилось мучительной гримасой.

– Как ты можешь смеяться? Сейчас?!

– А что мне ещё остаётся?

Голос кита звучал так же тихо и ровно. Парень напротив медленно выпрямился во весь рост. Пальцы по бокам сжались в кулаки до побелевших костяшек. Лани задумчиво наблюдал, как несколько раз дёрнулось на длинной шее адамово яблоко. Неужели сейчас заплачет?

– Ты… ты… ты собираешься нас бросить, я знаю!

Несмотря на то, что между ними было метра два-три, не больше, парень кричал не в пример громко и отчаянно. Совсем как та музыка, что включала Хирокити. Кохола со вздохом прикрыл глаза.

– Да. Собираюсь.

– Но почему?! Неужели ты в самом деле этого хочешь?

– Не хочу.

– Тогда…

– Мне жаль, Акихико, что в данный момент у меня нет ни сил, ни желания тебе объяснять, как это ощущается, когда иных вариантов не остаётся совсем: как бы ты ни пытался отчаянно выдрать свой кусок жизни, сколько бы времени и сил ты ни затратил, сколько бы людей ни пыталось тебе помочь, порой… Порой ты «слишком хороший», чтобы попасть в репрезентативную выборку, и слишком налажал, чтобы быть.

– Но… но так ведь не должно!.. Ты не можешь! В смысле… в тебе ведь ещё есть это хорошее, и оно…

Юноша захлебнулся словами и затих. Лани тоже не торопился с ответом, давая ему время пережить все те эмоции, которые долгое время владели им самим. Он смотрел на расползающееся вдоль горизонта ярко-алое пятно и ловил себя на желании окончательно слиться с ним.

– Я слишком устал, – наконец, тише прежнего проговорил он. Опустив голову, пытался поймать своё раздробленное на сотни тысяч осколков отражение в волнах. – И я в самом деле сожалею, пусть это не уменьшит ни на каплю той боли, что ты сейчас ощущаешь, и тяжести моего выбора. Но я имею право на этот выбор, как и любой из живущих. И ещё. Мы встретимся. Позднее. Обязательно.

– Не говори мне о других мирах! – внезапно заорал Акихико, не дослушав. Голос сорвался перетянутой струной и больно ударил по обнажённым чувствам. По щекам покатились первые градины. – Все псы попадают в рай, киборги в царство металлолома, а киты – на небо, я слышал это миллион раз, но знаешь что?! Никто в это не верит! Вы все, абсолютно все, как последние идиоты, надеетесь, что после – уже ничего не будет. Да каждый, блин, «слишком устал» и налажал тоже слишком, и что? Это ещё не значит…

– Погоди.

Оба синхронно застыли, с непониманием глядя друг на друга.

– Какие ещё другие миры?

– Но ты ведь… ты… ты собираешься покончить с…

– С жизнью? Брось. Откуда ты это взял?

У Акихико второй раз за утро отвисла челюсть, и на сей раз рядом не было заботливой старшей сестрёнки, чтобы её поднять. Кохола с печальной усмешкой помотал головой, расшвыривая приглаженные влагой волосы вместо притихшего ветра. Казалось, он на пару с морем тоже прислушивался к разговору. Дархат отошёл от кромки воды, где берег был всё ещё влажным, но волны уже не слизывали следы безвозвратно. Оставив парный отпечаток ступней, он отошёл на шаг назад, задумчиво разглядывая контуры стоп.

– Мой план выглядит несколько иначе. Я не могу позволить себе убить жизнь в том, в ком она ещё теплится, для меня это непреложное правило. Я в принципе неспособен на убийство – даже самого себя. И я не хочу лишать вас Лани Кохолы, которого вы любите – я знаю. Вместо этого я… Вместе со Skyfly мы разработали уникальное в своём роде приложение, вернее даже целую среду программирования, которая в итоге позволит мне откалибровать свою личность таким образом, чтобы устранить все несовместимые с жизнью баги.

На сей раз молчание длилось удушающе долго. Лани видел по лицу Акихико, как тот медленно, сбиваясь в дыхании сильнее, чем когда приходилось бежать, приходит к осознанию, к единственно верному ответу, исходя из всех предыдущих данных.

– Ты бы не стал прощаться и вести себя так, будто – всё. Ты… Ты не «откалибровать» себя хочешь. Ты полностью перезапишешь. Снесёшь систему до заводских настроек. Начнёшь с чистого листа. Но это – это будет уже другой «Лани Кохола». Не ты. Созданная из отпечатка твоих ступней личность. Совершенно другой человек.

– Не драматизируй. Вводные данные все те же. Характер тот же. Основные столпы личности – прежние. Изменения затронут некоторые нюансы, внутренние надстройки и для вас, скорее всего, окажутся незаметными, поскольку все причиняющие мне боль моменты я хранил глубоко в себе и надёжней, чем на дне океана. Для вас эти перемены в любом случае будут к лучшему: я стану таким, каким вы меня хотели видеть.

– И каким же?!

– Ну, как минимум, не жаждущим покончить с этим всем. Тем или иным способом. Не таким молчаливым и закрытым. Не таким «лажовым», вероятно, но это неточно. Все мы лажаем, ты прав. Не таким… гниющим изнутри, как сказала твоя сестра. Прости. Для меня этот откат в самом деле означает конец меня – таким, каким я себя знаю. Но для вас всё продолжится, и, в конечном счёте… когда вы перестанете злиться и ненавидеть затёртую версию меня за этот поступок, вы сможете принять того, кем я стану. Ведь этот выбор – кем именно стать – будет тоже за мной. Это та часть прежнего меня, что я в любом случае оставлю вам.

– А ты?

Голос Акихико слабел, кулаки понемногу разжимались с принятием неизбежного, и темнело лицо в первых струящихся из-за спины солнечных лучах.   

– А я… не знаю. Быть может, отправлюсь к звёздам. Но лучше, чтобы, как ты и сказал, там не было ничего. Не думаю, что иного – я заслуживаю. Не думаю, что…

И ещё он не думал, что у Акихико – этого доброго светлого мальчика, который буквально мухи не обидит и комара не прихлопнет – может быть настолько тяжёлый кулак, лишь немногим уступающий сестринскому. И что оный кулак прилетит ему прямо в лицо.

Как ранее – букет цветов.

Отредактировано Лани Кохола (2024-03-13 06:47:27)