Во сне Лани в самом что ни на есть буквальном смысле парил в облаках. Широкий нос прорезал комья подвешенных в небе морей и озёр. Плавники мягко ловили воздушные потоки, которые обтекали гладкое невесомое тело. А ударом мощного хвоста грозовые тучи разбрызгивались на мелкие клочки и оседали нежным пушком на коже.

Шум толпы в порту напоминал биение волн. Прибытие очередного поезда, аэродайна или шаттла ознаменовывалось рокочущим приливом, который становился тем слышнее, чем ближе кит подбирался к поверхности беспокойного в этот час моря. Но стоило уйти на глубину, как вместе с родной стихией его окутывала всеобъемлющая и безгласая безмятежность.

Люди сновали мимо, столь же глубоко поглощённые своими заботами, не обращая внимания на фигуру парня, свернувшегося в уголке у торгового автомата так, словно бы он пытался стать ещё меньше и незаметнее. Точно почуяв его старания, очки сползли на самый кончик носа, как будто бы ему и впрямь удалось.

В мире грёз же плохое зрение киту ничуть не мешало. Наоборот, поднявшись выше линии облаков и обернувшись к рассветному солнцу над укутавшим землю непроницаемым туманом, Лани больше осязал, чем видел: слепящие блики света перед собой, пляшущие цветные пятна пастельных тонов, что плавно перетекали одно в другое, нежность персикового неба, затопившую всё кругом, и росчерки лучей, словно пробивающиеся к нему сквозь толщу океана.

Внезапно один из лучей выбился из этого танца и разорвал гармонию небесной симфонии ярчайшей вспышкой, будто пронзив чересчур замечтавшегося кита ударом молнии… Лани, пока совсем ещё сонный и потерянный, медленно открыл глаза.

Взгляд осторожно прощупывал пространство, пока левиафан силился вспомнить, где его хвост и куда подевалось море, и, наконец, отыскал причину скоропостижного завершения его несбыточной мечты.

Сперва ничего толком было не разглядеть. Лани видел, что рядом с ним на расстоянии непотревоженной зоны комфорта сидел человек. Черты его были смутно знакомы, но пока неузнаны. Пущей неразберихи и вместе с тем загадочно-величественного ореола добавляло сияющее прямо позади высящегося над ним господина рекламно-информационное табло. В его отблесках и свете золотистый водопад струящихся по плечам волос вполне можно было бы принять за лик какого-нибудь святого… Если бы сама реклама не была едко-зелёного цвета, из-за чего ложившийся на локоны и лицо оттенок приближал их к слегка цветущему виду не одну неделю пролежавшего в студенческом холодильнике сыра.

Лишь тогда Лани догадался подтянуть повыше очки, похрустывающий морозом голос назвал его по имени, а в голове проснулись более приближенные к реальности воспоминания. «Мишэль Тревизо, собственной персоной», – застыло и почти одновременно с доктором произнёс он про себя. Далеко не сразу парень начал подавать признаки жизни. Мозг со скрипом и нехотя рылся в памяти в поисках того, как управлять этим тщедушным тельцем не в пример величию огромного кита. Ноги не слушались, про всё остальное можно было вообще забыть на ближайшее время.

По правде, Лани сам не понял, как и когда очутился на полу, стоя по стойке смирно, прямой как ивовый лист. Руки по швам – он так и поклонился, согнувшись по меньшей мере пополам, стремясь всем своим видом выразить самое искреннее раскаяние.

– Осмелюсь возразить, что это мне должно просить у вас прощения, – протараторил юноша полу, но на громкости достаточной, чтобы его без проблем услышали. Глаза зажмурены, лица не видно, но уши предательски порозовели. Ещё бы, так опростоволоситься при первой же встрече и попросту её проспать. Хорош стажёр-лекарь, ничего не скажешь. – Вы не обязаны были меня встречать, но мне следовало быть более внимательным и собранным, тут вы абсолютно правы. Я очень сожалею, что причинил вам столько неудобств.

Воздух в лёгких как-то неожиданно закончился, и пришлось взять вынужденную паузу. Впрочем, собеседник, кажется, тоже не торопился вставлять в его тираду своё веское слово. Собрав в кулак жалкие остатки смелости, парень всё же решился приподнять голову и взглянуть на будущего наставника.

До боли прямой, нечеловечески изящный и стройный, он будто продолжал собой трость, которую выставил вперёд как самый надёжный аргумент от посягательств на его личную территорию. Взгляд Лани беспорядочно выхватывал строгий костюм, пугающую неприступность, россыпь колец и прикрытые веки по ту сторону непроницаемых очков. Но более всего его привлёк профиль: точёный, грациозный, исполненный изгибов и углов настолько аккуратных и уместных, что захотелось его немедленно зарисовать. И кисти рук, излишне тонкие и хрупкие на вид.

Впрочем, восхищению дархата не суждено было продлиться дольше нескольких секунд. Забытый на сиденье планшет ожил и приветливо курлыкнул. Сперва Лани намеревался проигнорировать сообщение, чем бы оно ни было: рекламной рассылкой, погодной сводкой, навязчиво-радостным «вы в роуминге!» и обязательным предложением сменить тариф. Однако девайс продолжал настаивать на том, что он вообще-то тоже заслуживает ласки и внимания, а пиликанье входящих оповещений становилось всё более назойливым.

Уже подозревая, в чём дело, парень обречённо скосил в его сторону глаза и оказался безнадёжно прав в своих догадках. По жизни слегка взбалмошные Дженкинс и Коннор, его соседи по комнате, неразлучный дуэт и извечный двигатель проблем, только узнали об участи своего собрата и отказывались переживать потрясение самостоятельно.

«Лани! Лани, нам только что сообщили, в какую задницу тебя засунули!»

Это был Коннор. Они с Дженкинсом ещё в том году закрыли факультатив целительства и отделались лёгким испугом, угодив в бригаду скорой помощи. Скорая, однако, отделалась испугом отнюдь не лёгким, а академия – штрафом, и хорошо, что вообще отделались. Теперь эти двое отмывали свои грехи на исправительных работах, а потому отъезд одногруппника не смогли застать. Дархат же, по обыкновению весь в себе, не удосужился поставить их в известность.

«Лани!»

«Лани?»

«Лани, ты живой?»

Торопясь и толкаясь, как опаздывающие на перроне, сообщения всплывали почти без передышки, контрастно мерцая поперёк экрана: юноша не очень любил приглушать яркость.

«Лирея вызывает Циркон»

«Лани, ответь»

«ЛАНИ ВЕРНИСЬ В КОЛОХУ» – это уже Дженкинс.

«…»

«Знаешь, что мы узнали про этого Тревизо?»

Лани начал медленно и неравномерно покрываться испариной. Пожалуй, планшет лучше всего будет выключить.

«Говорят, у него не все дома…»

«ПРИКИНЬ СТАРШАКИ СКАЗАЛИ ЧТО ОН РАЗГОВАРИВАЕТ С КАКТУСОМ И ПЬЁТ КРОВЬ ДЕВСТВЕННИКОВ»

За одно мгновение уши парня мимикрировали под цвет шарфа. Лохматая макушка, казалось, ещё немного и задымится. В какую-то долю секунды дархат осел на пол и метнулся к устройству со вполне очевидным намерением, но не тут то было.

Миг. Искра. Вспыхнувший прощальным «Чел, сбрось два раза, если тебя держат в заложниках» и погасший экран. Но прежде этого всего нервный импульс вышедшего из себя левиафана, который планшет привычно распознал и трактовал единственным известным ему способом: изрыгнул на свет неведому зверушку.

Полупрозрачная светящаяся хтонь, нарисованное ещё в поезде чудо в кудряшках, крыльях и ластах с любопытством огляделось, прицелилось и бодро зашлёпало ушами в сторону доктора Тревизо. В дополнение немой сцены рухнул оставленный на стуле рюкзак, рассыпавшись документами, тетрадями и учебниками.

Обомлевший Лани сидел на полу и не знал, что сказать.

– Я… – а что «я»? «Сожалею»? «Дико извиняюсь за товарищей»? «Не хотел, чтобы наше знакомство началось вот так»? Да к кракену это всё. Оставалось только сухо констатировать факты: – Неудачник.

Отредактировано Лани Кохола (2023-02-08 18:50:41)

Лани не сразу понял фразу про «характерные точки на шее». Осознание пришло где-то между двенадцатым спотыком на пути к месту назначения и зашарканным порогом клиники, который он едва не клюнул носом. Тогда же юноша впервые с того момента, как они покинули порт, улыбнулся. И, смутившись, постарался поскорее спрятать эту улыбку поглубже в надёжных кольцах шарфа, как и в прошлый раз.

Всю дорогу он провёл в почтительном молчании и тщательнейшем впитывании каждого произнесённого наставником слова. Зачем – он и сам не мог сказать (особенно когда речь зашла про грибы и котов, и дархат начал с тихой паникой терять нить монолога), однако так трясучка перед неумолимой неизвестностью и встречами с огромным количеством незнакомых людей одолевала его чуть меньше.

Ровно до той поры, пока из-за плеча доктора на него не взглянули сверкающие хитрые глаза под выбившимися из-под шапочки апельсиновыми локонами. То, что Лани ничего  не уронил в этот момент (в том числе и себя), он считал своей маленькой победой. Однако за сим список его достижений заканчивался. 

Девчонка. Одним этим словом на его взгляд можно было охарактеризовать босса легендарного уровня, находись они в компьютерной игре. И это не считая того, что Лани со своей абсолютной социальной беспомощностью очевидно проходил её на сложности «хардкор».

Итак, дорогу к почти недостижимой цели – дожить до конца практики – ему преградила девчонка, а вернее уже вполне себе состоявшаяся взрослая девушка. Просто так уж вышло, что у дархата отношение к женскому полу осталось где-то на уровне стеснительного пятиклассника, ибо из двадцати шести лет своей сознательной жизни двадцать три он их видел не ближе, чем на расстоянии достаточном, чтобы успеть тактично удрать.

Сперва было поместье князя, где девушек не жаловали, и в числе персонала, демиурги упаси, господин их никогда не держал. Затем академия, в которой женские и мужские общежития находились в отдельных зданиях, а на занятиях по основной специальности Лани девушек среди как учащихся, так и преподавателей почти не встречал. Почти, ибо те, у кого хватило безрассудства остаться на техническом факультете, где, несмотря на равенство и братство, всё равно 98% студентов оказывались парнями, были такими же гиками, как он сам и его одногруппники, и особо сильных панических атак у Лани не вызывали.

Разумеется, существовали ещё по-боевому разукрашенные по самые нарисованные брови и наклеенные ногти дамы, подобно секретарше из деканата, которые в принципе вселяли в него суеверный ужас, но их дархат выделял в отдельную касту кошмаров.

Сейчас же перед ним была объективно миловидная девушка безо всяких излишеств во внешнем облике (если не считать излишне бьющего по глазам ярко-рыжего цвета), отчётливое ощущение, что на него смотрят как кошка на селёдку, и полное отсутствие путей к отступлению. В довершение всего доктор попросту оставил его наедине с этой особой, бросив словно наживку в бассейн с крокодилами, и бодро для своей хромоты уцокал в закат. Ну или рассвет, не суть.

Лани ещё какое-то время глядел на закрывшиеся за ним двери клиники, будто магией сверлящего взгляда ему было по силам проделать в ней дыру и сбежать, ну или хотя бы призвать доктора обратно. Да, может очки Лани и переливались фигуральным нежно-розовым оттенком, когда он смотрел на наставника под впечатлением первого впечатления и его заботы о себе, юноша всё же отдавал себе отчёт, что человеком господин Тревизо был не самым простым и лояльным. Некоторые его слова были жёсткими. Некоторые – обманчиво мягкими, но несли под собой гораздо более жгучий смысл и резали подобно наточенному скальпелю. И всё же в данной ситуации дархат скорее предпочёл бы ещё раз пять для порядку уронить в его глазах остатки своего самообладания и теперь уже по справедливости за это огрести, нежели остаться с девушкой один на один.

Но никто не призвался.

С тихим вздохом и лицом как перед поднятием на плаху паренёк развернулся к Каэсси Райан, кинул на неё испуганный взгляд и тут же уткнулся им в пол. От больничной белизны плитки метафоричное сравнение себя с селёдкой на тарелке начало обретать более ощутимый смысл.

Вышколенные манеры и встроенная при сборке привычка ставить чужие интересы выше своих требовали от Лани поприветствовать условную коллегу и хотя бы начать отвечать на все брошенные подобно петардам в его сторону вопросы, однако при попытке открыть рот он уже понял, что заранее обречён. Губы дрожали, пусть пока ещё незаметно, а из пересохшего от волнения горла не доносилось ни звука.

С молчаливой безнадёжностью Лани захлопнул рот, пару секунд потратил на обдумывание ситуации и поиск возможных выходов из неё, а затем решительно полез в рюкзак. Определённым плюсом вместительной заспинной сумки и его скромных потребностей было то, что в любые путешествия дархат мог не таскать с собой лишний багаж, умудряясь сложить в рюкзак всё необходимое хоть на две недели, хоть на месяц. Минус состоял в том, что при сборах, напоминающих игру в тетрис, свободного места там почти не оставалось, и именно, поэтому пока практикант пытался отковырять из самых недр любовно запиханный туда девайс, на пол поочерёдно шлёпнулись несколько лежащих сверху тетрадей, носки, зубная щётка и мыло. А Лани возблагодарил богов, что не нижнее бельё.

Переживать ещё и на этот счёт уже не осталось никаких моральных сил, так что парень просто плюхнулся на пол следом, быстро сгрёб все вещи в беспорядке обратно в рюкзак и принялся что-то очень быстро строчить стилусом на победоносно отрытом планшете.

Меньше, чем через полторы минуты он посмотрел вверх, столкнувшись с пытливыми серыми глазами, поспешно вскочил на ноги, низко поклонился и выставил перед собой на вытянутых руках планшет, развернув его экраном к Каэсси:

«Здравствуйте. Приятно познакомиться. Зовите меня как вам удобней. Предвосхищая ваши вопросы: я не немой, но очень сильно нервничаю и боюсь, что начну заикаться, на корню загубив все попытки внятной коммуникации. Я «или как» (не целевик). Доктор Тревизо мне очень понравился, он оказался внимательным и отзывчивым человеком, но я всё равно его побаиваюсь, не могу ничего с этим поделать. Медицинской формы у меня нет, если вы про это. Постараюсь быть вам полезным. Готов уже сейчас оказывать любую посильную помощь».

Знакомый ритм шагов. Чуть слышная вибрация – отзвук трости как гудение костяного ксилофона. Тяжёлый подъём. Усилием выровненное дыхание. Тихое тарахтение старых дверных петель. Рука рассеянно водит по экрану, но глаза не видят его. У китов зрение всегда вторично и – всегда – плохое. Они предпочитают слушать, причём обязательно всей кожей, всем своим существом.

В воде любой звук есть возможность ощутить. В воздухе с этим сложнее, но тоже можно почувствовать, если приноровиться. Вибрации неплохо передаются через твёрдые поверхности, через пол. Звучание шагов приближается, а затем затихает. Уши послушно краснеют в ответ на слова, но Лани наслаждается похрустывающим, как свежий снег, голосом.

Потеряв собеседника «из виду», юноша открыл глаза и незаметно выдохнул: здесь, у самого края балкона. Дым и распущенные золотистые волосы игриво подхватываются ветром, прорезая небо тонкими полосами и оттеняясь им же. Слова произносятся как будто с упрёком, но Лани ни капли его не ощущает. Лишь лицо становится пунцовым под цвет заката.

– Прошу прощения, что так вышло с Каэсси... Она славная, очень! Просто потрясающая. Проблема во мне и в том, что в тех местах, где я рос и учился, девушки всё больше редкость. Мне нужно время... время, чтобы привыкнуть. Думаю, рано или поздно я смогу с ней поговорить, как вот сейчас с вами.

Лани вздохнул, опустив взгляд на планшет. Перо словно жило собственной жизнью, то вдохновлённо добавляя какие-то черты, то  сердито стирая их. В мыслях как в ускоренной съёмке прокручивался весь сегодняшний день. Местами странный, местами постыдный, местами очень тяжёлый, но не плохой, нет. В нём было и много хорошего, много яркого – достаточно вспомнить огненные локоны и нежные колокольчики – и доброго тоже было много. Той самой неуловимой доброты, которую глазами не увидишь и ни за что не признаешь, но она есть.

Как движение воздуха, как невидимые крылья. Как мечта.

Мечта научиться летать. Лани буквально жил надеждой, что однажды сможет избавиться от сковывающих его комплексов и страхов, боязни окружающих и резких слов, боязни собственной неловкости, чтобы в один день расправить несуществующие крылья, но... Каждый день погружался только всё глубже в пучины бессмысленной монотонности, безжизненного послушания и осознания собственной никчёмности. И нельзя сказать, что левиафан не приложил к этому руку: он сам позиционировал себя не более чем винтиком в механизме и не смел претендовать на большее. Однако большее жило в нём.

Повинуясь порыву, Лани поднялся на ноги, отложил планшет на столик, но не выключил его: экран продолжал гореть. Дархат любил вот так оставлять рисунок открытым, уходя и позже возвращаясь к нему, чтобы взглянуть под другим углом и уже другими глазами. Сам же он, сделав несколько стремительных шагов, прильнул ладонями и грудью к холодному заграждению и, не закрывая глаз, вдохнул поглубже, будто стремясь впитать в себя как можно больше воздуха и свободы, как можно больше безграничного неба. Чтобы хватило, как перед погружением на самое дно.

– Почему целительство... Факультативы в нашей академии обычно выбираются при поступлении, поскольку всё стоит больших денег. Конечно, всегда есть возможность в процессе обучения выбрать иные направления или даже совсем другой курс, но это очень муторный и трудозатратный процесс.

«И не для таких, как я», – добавил Лани мысленно. Для тех, кто с пеной у рта умеет добиваться признания своей правоты, – возможно. У таких, как он, покорно согласных на всё, нет ни малейшего шанса.

– Мой господин счёл, что обучение целительной магии для меня будет полезным, и я, пожалуй, поддержу его. Это очень интересно и познавательно – представлять, как устроен организм, каким образом и почему что-то в нас работает и из-за чего может сломаться. Пожалуй, не менее интересно, чем ковыряться в технике, – уголок губ едва приподнялся в задумчивой, немного отрешённой улыбке. – Однако техника молчалива. Она всё понимает и податлива как глина в опытных руках. А люди... люди жестоки.

Лани стянул с лица очки, держа их за одну дужку. Так небо расцветало куда как более причудливыми оттенками и пятнами, чем было на самом деле, становилось ещё более фантастичным, а скучные антенны и шпили обращались в причудливые силуэты.

Парень стоял на почтительном расстоянии, насколько позволял балкон, чтобы не нервировать наставника, хоть и достаточном, чтобы его тихий голос было слышно и чтобы вместе с чистым воздухом ненароком вдыхать дым. Запах сигарет его ни капли не смущал: в плену ему дымили прямо в лицо и тушили бычки о кожу, восхищаясь поразительной дархатской регенерацией. Смущал пристальный немигающий взгляд, от которого не спасало даже отсутствие очков и зрительного контакта, но к концу дня у Лани совершенно не осталось сил, чтобы бояться. Силы были только чтобы говорить.

– День мой прошёл... насыщено – наверное, самое подходящее слово? Мне приятно, что вы интересуетесь, но вряд ли вам будет интересен типичный день типичного простофили. И прошу ещё раз меня простить за то, что приношу столько неудобств, – он будто стёк по металлической оградке, пока та не упёрлась ему в подмышки. Руки безвольными тряпками болтались с открытой стороны балкона, подбородок уткнулся в верхнюю перекладину. Однако Лани не выглядел грустным и подавленным, отнюдь, он улыбался. – Как писал один столь же неудачливый молодой человек в своём дневнике, сегодня был хороший день и вот почему… Благодаря вам я узнал, что жестокость может не только ранить. Но и исцелять.

Юноша помолчал немного, ощущая шеей холодность металла, чувствуя, как она проникает под кожу, и стремясь впитать её ещё глубже.

– И раз вы говорите, что не бывает неправильных вопросов, то я тоже спрошу... Почему вы решили стать целителем? Я раньше полагал, что врачами по призванию становятся только безумные идеалисты, слишком сильно влюблённые в жизнь и в людей или в своё дело. Однако про вас как будто не скажешь ни первого, ни второго. И в то же время что в этих стенах, что в сети о вас отзываются как об одном из лучших специалистов. И, мне кажется, они... правы?

Величайшая милость, которую он мог допустить со стороны наставника, и то лишь благодаря той доброте, с которой доктор отнёсся к непутёвому студенту на станции, заключалась в том, чтобы он просто закрыл глаза на это безобразие и ушёл своей дорогой, напоследок для проформы наказав Лани и его зверюге никому не попадаться на глаза и выставить мохнатое нечто за дверь, как только его маленькая миссия будет выполнена.

Вероятность этой милости равнялась по скромным прикидкам Лани где-то приблизительно числу «пи» в цифровом эквиваленте. Вероятность того, что произошло далее, утонула в отрицательных числах невозможного.

Лани как заворожённый следил за рукой, которая потянулась к зверушке. Длинные изящные пальцы, в которых трость ощущалась естественным продолжением, выпирающие костяшки, острые изгибы – кажется, у Лани появился новый фетиш в рисовании. И потянулась эта рука вовсе не за тем, чтобы оттолкнуть и закрыть обратно в рюкзаке, пока никто не увидел. Мишэль гладил и ласкал существо. Дархат, едва только вдохнув, снова перестал дышать. Будто он вновь был китом, и чаще, чем раз в пару часов, ему этого делать не требовалось.

Ерунда, требовалось, конечно. А созданию, коего назвали омоксом, требовалась помощь. И пусть «зря». И пусть «никакого смысла». И пусть «всё равно». Они помогут ему и точка. Даже если док не хочет, Лани и сам справится… как-нибудь. Он обязательно что-нибудь придумает. Он перевернёт каждый камушек, каждый сайт в сети. Он уже согласен был поступиться своими страхами и комплексами и обратиться ко всем знакомым знакомых из академии, включая девчонок с ветфака целительства  – наверняка же должен быть способ его спасти!

Левиафан молчал, но в глазах, разливаясь и затапливая белки, бушевало синее море.

Это ли, высшие силы или какой-то одному Мишэлю понятный мотив побудил его ввязаться в заранее провальное предприятие по вытаскиванию горе-практиканта и заведомо приговорённой зверушки из болота, однако уже через несколько минут Лани сидел в его кабинете и неверящими глазами смотрел то на омокса, то на доктора. Как-то незаметно и совсем уж неожиданно последний в его глазах возрос до уровня «восхищаться до глубины души, не отдавая себе отчёта». Много ли кто вот так поставит чужие потребности превыше своих, априори зная, что не получит взамен ничего? Много ли кто готов выйти за рамки собственных правил и привычного уклада ради какого-то сомнительного акта альтруизма? Неужели его сострадание к другим живым существам – всего лишь память о любви? Насколько же она должна быть сильной…

Чтобы чем-то занять себя и свои мысли, пока наставник приводил в порядок пушистое создание – всё равно от студента-недоучки толку не было – Лани прошёлся по кабинету, низко поклонился Луису, как того требовали его собственные представления о приличиях, и мысленно восхитился распустившимся цветком. Кактусы, насколько ему было известно, цветут крайне редко и невероятно своенравны в этом вопросе. Но как же прекрасно было это зрелище.

И как же они с Мишэлем похожи. Лани хмыкнул себе под нос, тут же испуганно прикусил губу и покраснел. Ещё не хватало сказать этого вслух, мало кто обрадуется сравнению себя с кактусом. И всё-таки эти острые иглы буквально со всех сторон, с какой не подойди, и невозможно редкая, восхитительная красота, идущая из самой души… У них и впрямь много общего.

В такси Лани перевесил рюкзак на живот, лямками на спину, сделав для омокса какое-то подобие кенгурушки, и всю дорогу сосредоточенно ковырялся в планшете, вычитывая всё, что в интернете писали об омоксах и о том, можно ли как-то предотвратить их смерть от тоски и одиночества. Пока что результаты были мягко говоря удручающими, но юноша не собирался так быстро сдаваться.

На улице он лишь бегло оценил обстановку и снова уткнулся в устройство, неотступно следуя за стуком трости по асфальту. Лани и сам себе до конца не мог объяснить, почему вцепился в идею спасти омокса мёртвой хваткой. Может, дело было в том, что чуть ли не впервые за всю жизнь он набрался смелости сознательно действовать не по уставу, не по инструкции и вопреки всем правилам, если не считать того дерзкого вопроса на крыше своему наставнику, и теперь не мог так просто отступиться. Этим он словно предавал не только урчащее где-то в районе его груди существо, но и самого себя.

А что омокс? Если он и сам знает, что обречён, тогда чему так радуется и почему льнёт к людям? Всё, что сказал ранее доктор Тревизо, подтверждалось официальными источниками в сети: эта особь уже «отжила своё» и больше не будет искать себе пару. Было что-то ещё про уровень вазопрессина и моногамию, что Лани не шибко понял, а также краткий очерк о том, что омоксы в городах не обитают и к людям обычно не подходят. Странно.

Когда они остановились, юноша перевёл взгляд на выглядывающего из рюкзака зверька. Тот не видел, но как будто чувствовал, что на него смотрят. Он тихонько курлыкнул в ответ и потянулся к поднесённой ладони, чтобы его ещё погладили. Лани осторожно почесал густой подшёрсток, нежно провёл пальцами по послушно топорщащимся в такт его движениям перёшкам и задумчиво поднял взгляд на стройную высокую спину перед собой, которая уверенно отгораживала его от хмурого незнакомца. Дархат не видел его взгляда, в тусклом свете не разглядел толком другого мужчину, но успел различить отзвук шёпота, прежде чем они вошли в дом.

«Его перья, они тоже… с зеленоватым оттенком?»

Казаться глухим и немым Лани умел и любил, а зачастую ему для этого и прикидываться не нужно было: достаточно поглубже уйти в себя или улететь к воображаемым облакам. Но сейчас он, убрав планшет в передний карман рюкзака, внимательно прислушивался ко всем звукам, которыми жил и дышал этот дом; всматривался в стены, испещренные отметинами, пытался разобрать надписи и то, что они скрывали под собой, с потаённым восхищением разглядывал рисунки, подольше задержался на антилопе. На первый взгляд аляповатые, непропорциональные, наплевавшие на все правила построения, анатомии и вообще живописи, эти картинки словно дышали свободой – свободой быть такими, как им захочется. Хотел бы он уметь рисовать так.

От покачивающихся на волнах неровных настенных строчек дум и мерных шагов по лестнице: топ-топ-тук, сразу отмеряющих границы своего неприкосновенного пространства, и следующих за ними его собственных – неуверенно шаркающих, Лани оторвало явление чего-то очень многоцветного, громкого и громоздкого. Он даже на всякий случай стянул с носа очки и протёр их рукавом, чтобы убедиться – человек перед ними в целом нормальных для человека размеров, но его и впрямь… много.

Лани уже привычно втянулся в свою зону невидимости за спиной наставника, словно воображаемые им на рисунках крылья могли его защитить. Может, и нет, но от этого было спокойнее. Однако по мере разговора, по мере отдающейся в ушах мощными сабфуферами грома музыки, больше походящей на землетрясение по уровню издаваемых вибраций, по мере того, как его тянуло чихать и кашлять от непривычного аромата, юноша незаметно для себя начал улыбаться и даже осмелел настолько, что выглянул из-за строго плеча, сразу же уткнувшись носом в огромные зелёные озёра чужих очков.

Испугаться не успел – доктор среагировал быстрее. А вот мысленно развеселиться и чуть заметно улыбнуться, глядя на раздражённо морщащегося и фыркающего Мишэля – вполне. Отчего-то всё это место и конкретно вот этот неугомонный субъект ему очень сильно напоминали собственных знакомых, очень хорошо знакомых, тех, что из чата «покойников». Ему даже без труда удалось представить их будущий штаб и контору по разработке собственной линейки планшетов в духе чего-то такого, абсолютно неформального и не вписывающегося ни в какие приличия и рамки. И Дженкинса, носящего пёстрые клоунские штаны. Наверное, когда Лани будет наведываться к ним в гости, это будет выглядеть столь же странно, но в то же время… уместно? По крайней мере Мишэль совсем не чувствовался здесь чужим.

Лани бросил на него исподлобья быстрый внимательный взгляд, но тут же вздрогнул и выпрямился по стойке смирно, пригвождённый к полу убедительно сжавшей его плечо рукой. Несмотря на то, что со стороны доктора это был скорее всего не более чем жест предусмотрительности – исходя из особенностей характера своего практиканта, юноше всё же стало капельку спокойнее и легче. Настолько, что он даже осмелел открыть рот, пока всё вербальное и видимое пространство вновь не занял собой шумный рыжий человек. Ну, и ещё, быть может, потому, что Лани знал, как больно может делать доктор, и было уже не так страшно. Неизвестность всегда пугает сильнее.

– Наверное, у каждого должен быть такой друг, за которого стыдно не ему, а тебе, – пробормотал дархат со смущённой улыбкой, ковыряя кедой и взглядом выщербленный паркет и вспоминая обстоятельства их с доктором Тревизо знакомства. – Кстати, ему вы меня не представили.

Почему он вообще отметил этот факт, хотя почти весь разговор был для него белым шумом, в котором Лани не пытался что-то понять, и к чему об этом сказал, юноша и сам не мог себе объяснить.

– А тот мужчина, на входе… – хотелось ли ему спросить, кто он и кем приходится доктору Тревизо? Да, возможно. Не бывает неправильных вопросов. Но есть такие, которые ощущаются более правильными в сравнении с остальными. Правильными изнутри, – мне показалось, его голос был грустным? Быть может, ему бы стоило… – сам Лани терпеть не мог, когда другие люди решали, как ему лучше жить, пусть и беспрекословно подчинялся, но почему-то он никак не мог отогнать отчётливо застывшую картинку перед глазами: сурового человека в кожаной куртке, с короткой стрижкой и… стоящим рядом, грациозным, поджарым, смертельно опасным бультерьером, – завести собаку?

Ответа он не получил, да и вряд ли на него рассчитывал: их снова прервала маленькая пушисто-пернатая бестия, омоксом зовущаяся. То ли что-то учуяв, то ли от того, что засиделась, то ли просто со скуки – зверушка выскочила из рюкзака и сиганула прямиком в открытую дверь в конце коридора. Лани мялся ровно две секунды – из-за тепла ладони на своём плече и вцепившихся в него пальцев – но затем решительно рванул рукой, с громким стуком сбросил рюкзак на пол и помчался следом.

Боялся он уже не за себя. Неприятностей? Возможно. Но даже перспектива выговора от начальника, от деканата и от собственной совести вместе с вылетом с места практики, в котором он только-только начал осваиваться, меркла перед страхом того, что с существом, за которое он взял на себя ответственность, что-то случится. А оно словно бы активно на это напрашивалось.

Проносясь молнией на своих крылышках над полом, к которому парень с каждым шагам всё безнадёжнее и основательнее прилипал, омокс норовил наткнуться на каждого встреченного на пути двуногого, врезался в стены и мебель, подбирал на ходу окурки, осколки и вонючие носки и тут же норовил их сожрать. Кажется, он даже что-то верещал, но Лани совершенно оглушила музыка, льющаяся будто со всех сторон и абсолютно невпопад: словно играли разные композиции из нескольких источников.

Нагнать одичавшее создание удалось только в конце кажущейся бесконечной комнаты или зала – дархат даже затруднялся сказать, что это было – да и то каким-то отчаянным звериным рывком, на секунду обнажив свою истинную природу, резко прыгнув на омокса сверху, сцапав его в объятия и перекатившись кувырком к вовремя возникшей перед ними стене.

Лани обессиленно откинулся на неё спиной, молясь, чтобы обои не были покрыты той же липкой субстанцией, что и все поверхности в этом месте, и принялся кропотливо вынимать из прожорливой пасти зверюги всё несъедобное, что она успела туда запихать, но, по счастью, не проглотить.

– Да что ты в самом деле, – начал было парень, но подавился словами, когда слева то, что он сперва принял за кучу грязного тряпья, внезапно зашевелилось, и из него восстало – иначе и не скажешь – нечто костлявое, в полосатых трусах и с глазами навыкате.

– Обед? Уже обед?

Юноша нервно сглотнул и прижал омокса к себе, готовый защищать ценою своей жизни, однако человек в трусах не обратил на них ровным счётом никакого внимания и, почёсывая живот, прошлёпал босыми ногами мимо. Лани уже решил было, что всё обошлось, когда из трусов выпала бритва.

Несколько долгих ударов низких частот по дрожащему полу они с омоксом глядели на неё, затаив дыхание, такую острую и блестящую в раскрывшемся футляре. Зверёк среагировал первым, а у дархата в критические моменты быстрее срабатывали рефлексы. В итоге он успел вытащить лезвие из пасти до того, как оно разрезало бы нежный розовый язык, но как назло порезался сам.

Беспокоиться было особо не о чем, с его регенерацией такие раны полностью затягивались минут за двадцать. Однако озадаченность на лице в считанные мгновения сменялась остекленевшим в глазах испугом.

«Сторонятся городов. К людям не приближаются», – всплыли в голове строки из интернета. Все дикие создания так ведут себя в природе. Лани и сам ещё кое-что помнил из прошлой жизни. И будь омоксы сколь угодно дружелюбными и безобидными, вряд ли бы им вообще взбрело в голову врываться в толпу людей – туда, где очень шумно, всё гремит и странно пахнет, а оттого невероятно страшно – в трезвом уме и здравой памяти. Только если…

– Ты… ты убить себя пытаешься.

Отредактировано Лани Кохола (2023-02-26 19:47:51)

Очередной свой феерический (который уже по счёту?) позор  Лани пережил, как и всегда: со стоическим молчанием мечтая провалиться сквозь землю. К несчастью, почти все его мечты оказывались несбыточными. Вот и в то, что для омокса получится чем-то заменить «источник вибраций», руководствуясь своим опытом и не перестающей гоготать над ним, как Элки над Мишэлем, судьбой, юноша почти не верил. Но очень-очень хотел. Пожалуй, одно только это умение – желать того, чего с удручающе зашкаливающей вероятностью никогда не получишь, и поддерживало в нём силы открывать по утрам глаза, проживать каждый последующий день и не сдуваться окончательно в подобных ситуациях. Всегда. Всегда оставалась какая-то сотая, тысячная процента, чтобы цепляться за неё.

А в остальном всё было довольно однообразно и предсказуемо. Почти.

Отчего-то ожидаемого наказания за оплошность не последовало, вместо этого поступило почти любезное и не так чтобы кровожадное пожелание доесть кекс, однако к тому моменту аппетит у Лани совершенно пропал. Он лишь кинул косой удивлённый взгляд на наставника исподлобья, но ничего не произнёс и до самого отбытия сидел, почти не шелохнувшись. Прикидывался невидимкой, чтобы большое никому не доставить неприятностей («Вы обещали», – звучал усталой хрипотцой в ушах знакомый голос). Размышлял, получится ли воспроизвести нужный звук для омокса искусственным путём – тогда можно было бы сделать для него что-то вроде слухового аппарата, или же его песня была на более «тонком» уровне материи? И что подразумевал тот мужчина, до смерти боящийся пакетов, когда сослался в своих рассуждениях на доктора Тревизо?

Вымотанный и ужасно утомлённый всеми просыпавшимися на него злоключениями – будто пепел в одной хоррор-игре, хотя в случае Лани этот пепел очевидно ссыпали не разреженным дождём, а одним махом из ведра на голову – в машине дархат попросту уснул, откинувшись затылком на спинку сидения и не выпуская рюкзак из отчаянно вцепившихся в него рук. Омокс тоже притих, улавливая отзвуки общей изможденности и расслабленной тишины поездки. Редкие и бесценные мгновения спокойствия пробегали по усталому лицу  под треснувшими очками цветными огнями ночного города, отражениями в стёклах рекламных вывесок и фонарей.

Из машины Лани почти что выпал, ещё толком не проснувшись и спотыкаясь обо всё, включая собственные ноги. Разве что кубарем не покатился, хоть и был к тому необычайно близок. Таким же до невозможности сонным и оторванным от реальности он вполз, подталкиваемый тростью, на третий этаж, и только войдя в квартиру, догадался немного снизойти до земного мира и оглядеться по сторонам.

Сперва он не поверил увиденному. Проморгался, протёр рукавом очки и глаза под очками, но иллюзия телепортации из самого сердца города куда-то в густые травянистые заросли так и не прошла, даже наоборот – начала обретать материальность, когда юноша дрогнувшей рукой потянулся к ближайшему раскидистому листу и ощутил на кончиках пальцев его гладкую мягкость и пружинистость.

Он словно очутился дома.

Нет, не во владениях князя, где каждое растение было теплично выведенным видом, бережно и идеально выстригаемом и стоило дороже всех его, Лани, пожитков, помноженных на десять. А в том далёком-далёком доме, который после всех последовавших событий опустился на самое дно его памяти. Где пальмы взмывали в самое небо, а мангры – уходили корнями глубоко в океан. Где кусты росли настолько густо, а их листья были столь плотными и надёжными, что в них можно было провалиться как в пуховую постель и с наслаждением отдыхать. Где меж зеленеющих гигантов с мясистыми стеблями прятались необычайно редкие и удивительные экземпляры, скромно выглядывая из-под изумрудных зонтов любопытными цветочными глазками. Где пахло так, как больше нигде во всём мире. И хотя на вкус Лани здесь ощутимо не доставало солёного запаха океана, во всём остальном ему понравилось. Очень.

Испуганно отдёрнув пальцы после предупреждения наставника, дархат низко поклонился, придерживая руками рюкзак, очевидно норовя достать лбом до пола, и скороговоркой протараторил, как того требовали его собственные встроенные приличия:

– Прошу прощения за беспокойство. Пожалуйста, позаботьтесь обо мне.

Но Мишэль уже скрылся в кухне и, кажется, не обратил на него ровным счётом никакого внимания. Тихонько разувшись у порога и аккуратно составив обувь, Лани, озираясь по сторонам с широко открытым ртом, прошёл вглубь зарослей, каким-то чудом ничего не задев, поставил рюкзак на пол рядом с диваном и первым делом полез проверить зверька. Омокс сладко посапывал, задрав все шесть лапок подушечками кверху, и юноша не стал его тревожить, оставив там же.

Ощущая крайнюю степень смущения и робости, он потоптался несколько минут на месте, а затем всё-таки осмелился совершить прогулку в сторону указанного шкафа. Всё ещё измазанные непонятно чем и местами порванные штаны неприятно липли к коже, прочие вещи тоже никаких хороших впечатлений о себе не оставляли, а из сменной одежды у него только и имелись что чистые плавки да слегка пожёванные носки с динозавриками, в которых ему ещё завтра на практику идти. Две запасных футболки, как и всё остальное, были благополучно позабыты в шкафчике в больнице.

Полотенце нашлось довольно быстро. Одежду Лани выбирал гораздо дольше, старательно перекладывая и убирая в сторону всё хоть сколь-нибудь приличное. Не хотелось портить и трогать любые относительно новые и красивые вещи, так что себе он в итоге оставил видавшие виды растянутые треники, которые с его ростом требовалось основательно подвернуть, но зато сваливаться не будут – они с доком те ещё астеники, и какую-то совсем уж бесформенную безразмерную футболку. Откуда только такая взялась, – отстранённо размышлял парень, – явно же не на Мишэля, да и любви к свободному крою Лани за ним не наблюдал.

Уйдя в свои мысли и обнаружив для себя медитативное занятие, дархат сам не заметил, как навёл на полках идеальный порядок, сложив все вещи швом ко шву в ровные стопки по типам и назначению одежды. Просто рабочая привычка, выработанная в Наньнине, где всё требовалось делать по меньшей мере совершенно, и до смешного абсурдная при всей его абсолютной неряшливости и неуклюжести.

Закончив, Лани поспешно отправился в душ, но не провёл там и нескольких минут, как бы ни хотелось, наконец, расслабиться под тёплыми струями родной стихии, лучше всего приводящей в чувства и задающей верный ход размышлениям, но покидать надолго омокса без присмотра он не смел себе позволить. Живы были ещё недавние впечатления, оставившие порез на душе гораздо сильнее того, что уже зажил на ладони. Не до конца высушенные в спешке волосы стекали по каплям на тонкую чёрную ткань, большой для худощавого мальчишки вырез сбился на одно плечо, низ футболки доставал ему чуть ли не до колен, а зверёк в рюкзаке видел десятый сон и как будто совсем не мог помыслить причинить себе вред.

Лани тихонько выдохнул, сходил на кухню заказать себе самых дешёвых бутербродов, набрал стакан воды, после чего пересёк комнату и забился в дальний угол дивана рядом с сумкой и с планшетом в руках, подобрав под себя босые ноги.

«Циркон, Кандит 23:48
Лирея, Торис 06:48», – высветилось на экране. Самое время написать домой и разбудить парочку друзей, чтобы от них была хоть какая-то польза.

«Ребят, не спите?»

Ответ пришёл не сразу. Через пару минут загорелся значок онлайна у картинки с треугольным глазом – аватара Коннора, а следом недовольно запиликали сообщения:

«Какого хрена».

«Лани».

«Ты время видел?»

«Вам на отработку через сорок минут», – категорично отбил юноша по переливающейся радугой экранной клавиатуре, не вняв мольбам одногруппника, сделал глоток воды и продолжил:

«Слушай, у тебя остались контакты Хирокити Шибито с ветфака? Ну, с которой вы меня пытались свести на третьем курсе?»

«Когда ты сел жопой в вазу с пуншем и кричал, что ты дельфин, а она русалка?»

«Обижаешь».

«У меня и фотки все сохранились».

«Тебе скинуть?»

Стакан влетел в стоящую у подлокотника тумбочку с каким-то особенным ожесточением, что даже соседствующий с ним Луис содрогнулся. Пришлось торопливо извиняться перед гневно топорщащимися иголками, памятуя его вспыльчивый, судя по манерам дока, темперамент, и одновременно набирать в чат короткое отчаянное «НЕТ!».

Ещё пару минут Лани потратил на многострочное пространное разъяснение Коннору, почему именно ему не нужны эти фотки и куда тот их может себе засунуть. Без единого матерного слова к собственной скромной гордости.

Коннор начисто проигнорировал всю обращённую к нему простыню, скинул id и поинтересовался, на кой Лани понадобилась девушка, учитывая, что два этих слова, употреблённые в одном предложении, никогда ни к чему хорошему не приводили. За годы, проведённые в его обществе, архист уже хорошо изучил дархата, чтобы представлять, в каких ситуациях тот мог пойти на столь безрассудный шаг.

«При смерти кто?»

«Почти», – чуть помедлив, со вздохом ответил Лани и как мог кратко описал всю ситуацию с омоксом, включая последние гипотезы и догадки, озвученные в разговоре с другим левиафаном.

«Хреново», – подвёл однозначный итог Коннор, и дархат не мог к собственному унынию с ним не согласиться.

К тому моменту, очевидно, продрал глаза Дженкинс и, едва успев загореться зелёным кружочком под втиснутой в формат аватарки жопой носорога в стрингах, зашёл в чат с ноги и привычного капса:

«КОЛОХА ТЫ ЖИВОЙ ТЕБЯ ЕЩЁ НЕ РАСЧЛЕНИЛИ».

Лани с глухим стоном провёл ладонью по лицу и не стал ничего писать, глядя на чат сквозь расставленные пальцы.

«Это был вопрос», – уточнил Коннор. И сам же на него ответил:

«Да, Джен, он живой».

«Даже руки на месте, раз может печатать».

«ЗА ЭТО ОПРЕДЕЛЁННО НУЖНО ВЫПИТЬ».

«Ты ещё со вчера не просох».

«Не дыши на меня, я отсюда чую».

«Ребят».

«Вы в одной комнате находитесь».

«Кровати в полуметре друг от друга».

«Почему вы общаетесь здесь?»

«Так надо».

«К слову, речь же шла о том, что Тревизо пьёт кровь девственников, а не расчленяет младенцев, насколько я помню».

«И что он со своим кактусом разговаривает, а тот ему отвечает».

«Тронутый».

«Луис не тронутый, он хороший!» – не смог сдержаться Лани, кидая извиняющиеся взгляды на кактус.

«Кто такой Луис?»

Дархат, с запозданием понимая, что от всех пережитых стрессов, кажется, совсем перестал соображать, нервно закусил губу и, как какую-нибудь опасную штуковину, отодвинул планшет указательным пальцем от себя и греха подальше.

«…»

«Лани».

«У меня для тебя плохие новости».

«ЛАНИ Я МОГУ ПОДЕЛИТЬСЯ С ТОБОЙ СВОЕЙ КРОВЬЮ».

«Думаешь, у него помешательство на фоне хронического обескровливания?»

«Или что от твоей крови у Тревизо будет несварение?»

«Ну как вариант, кстати. Девственник в нашей компании только один».

«А что если он как вампир заразил Лани своей тронутостью?»

«И Лани приедет к нам тронутый, и мы тоже станем тронутыми».

«Джен, представь, ты будешь разговаривать со своими носками, которые ещё с февраля стоят».

«А, ты уже».

С тихим свистом выпущенного через ноздри воздуха Лани чувствовал, как шарик его кажущегося бесконечным терпения стремительно сдувается. Он мог выдержать многое, не издав ни звука: пытки, издевательства, хоть физические, хоть моральные, но насмешки над человеком, которого уважал чуть ли не больше жизни, дархат терпеть попросту не хотел.

Не раздумывая, парень рывком схватил планшет, рассерженно ткнул кнопку голосового ввода и поднёс микрофоном к губам, оглушительно шипя:

– Чтоб вы знали, Мишэль – замечательный человек, которому совсем не чуждо искреннее сопереживание. Там, где тысяча людей пройдёт мимо, он остановится и поможет. Там, где до тебя никому не будет дела, ему будет. Там, где ты споткнёшься и упадёшь, и другие побрезгают протянуть хотя бы руку, он вытащит, даст затрещину и подтолкнёт двигаться дальше. И если это по-вашему означает «тронутый», то я в таком случае тоже хочу быть тронутым.

Слова непривычно свободно лились из него рекой. Лани не отдавал себе отчёта в собственных эмоциях. Умом он понимал, что ребята лишь подтрунивают над ним и что как только разговор завершится, оба, несмотря на отработки и похмелье, тут же поднимут на уши всю академию, чтобы помочь ему с омоксом, но вскипающая внутри ярость, которой юноша совершенно не умел владеть, была сильнее.

– И к вашему сведению, Луис – куда лучший собеседник, чем вы двое, обормоты.

Не успел Лани отправить сообщение, как незамедлительно пришёл ответ от Коннора:

«Мишэль? Вы настолько близки?»

Осознав свою оплошность, дархат побледнел и быстро набрал:

«*доктор Тревизо».

«ВЛЮБИЛСЯ ЧТО ЛИ»

С тихим воем раненного кита Лани вырубил планшет и в сердцах отбросил его в противоположный угол дивана, словно тот был гранатой, которая вот-вот взорвётся. И только теперь поднял глаза.

Отредактировано Лани Кохола (2023-03-08 01:05:52)

Говорят, самый тёмный час наступает перед рассветом, но кто сказал, что это всего лишь час? Порой он растягивается в невыносимую бесконечность.

Шум. Грохот. Тревожный писк под ногами. Спросонок Лани подумал было, что во сне навернулся со стремянки и придавил омокса, но, долбанувшись в спешке лбом о металлический остов и скатившись по ступенькам, перепугался в сотню раз сильнее.

Это был Мишэль.

Кухня, скорей. В темноте ничего толком не разглядеть, но дархат уверенно ориентировался на слух. Чужое тяжёлое дыхание каждым свистящим вдохом раздирало что-то внутри. Какого хрена?! Что с этим человеком, который умел держать подбородок высоко поднятым даже в самых отстойных ситуациях, сделала всего одна ночь?

Лани подхватил и попытался поднять этнарха, но его самого штормило от стресса, усталости и недосыпа. И жуткого, заливающегося густой чёрной массой в глотку страха. В океане один глоток этой жидкости можно было смело приравнять к мучительной смерти, если тебя не успеют спасти и откачать целители. Но сейчас он сам должен был спасать и при этом совершенно не представлял, что должен делать. Беспомощность придавливала сверху неподъёмным камнем, утягивающим на дно без возможности вздохнуть самому. Неверные ноги подкашивались.

Да к хтоновой бабушке все эти попытки удержать едва ли не растекающуюся в его руках фигуру в вертикальном положении! Какой он лёгкий… Кое-как подтащив ногой стул поближе, дархат как мог аккуратно усадил Мишэля на сиденье, прислонив его одним боком к стене рядом с окном, и услышал кажущийся спасительным шёпот.

Жёлтая? Шкафчик? Что?..

Отчаянный теомагический выплеск заставил зашевелиться даже перья на крыльях омокса и сурово взирающую на них свысока растительность. Есть! Нашёл. И стакан воды. Протянул всё дрожащими руками. Чудом только не разбил, не выронил и не расплескал. Схватил полотенце, чтобы промокнуть мокрую футболку доктора. Поспешно перехватил падающий стакан и отставил куда-то в сторону. Не хватало ещё, чтобы омокс на радостях начал в прямом смысле давиться битым стеклом.

– Исцеление! Док, есть заклинания, которые смогут вам помочь? Хоть… хоть что-нибудь? Что-нибудь…

Мишэль не отвечает. Из лучащихся горькой синевой глаз крупными градинами падают слёзы. Омокс скулит и трётся где-то под боком. Ноги сгибаются, не выдержав, и Лани падает на колени перед стулом. Как скоро тем же образом подкосит его самого? Говорят, дархаты выносливее большинства других рас. Отчасти это правда: кит стоически сносил все пытки в плену, все испытания жизни, которые приходились на его долю, но он никогда не умел выносить страданий других.

Нет.

Он не должен распадаться на осколки, как бы ни хотелось, как бы ни разрывало брошенным в воду снарядом всё внутри. Мишэль сделал для него столько всяческих «не», так неужели Лани не сможет потянуть хотя бы одного? Неужели он настолько никчёмен?

Хлопок выходит такой силы, что в ушах звенит, на щеках яркими оттисками отпечатываются следы ладоней, а в голове – смутное подозрение на сотрясение. Ничего, пройдёт, он и глазом моргнуть не успеет. Зато тело перестало так лихорадочно трясти и качать как крохотную лодчёнку в шторм.

Юноша как смог поднялся на ноги, и почти одновременно с этим слуха достигла тихая просьба Мишэля. Не задумываясь, Лани подтащил ещё один стул, поставил рядом и наклонил мужчину так, чтобы тот мог опереться на его плечо – всё лучше, чем жёсткая стена. Только убрал руку, всё ещё ощущая себя не в праве посягать на чужое личное пространство сверх необходимого, как тощая фигура начала медленно заваливаться. Пришлось снова обхватывать ладонью дальнее предплечье, удерживая как ремнём безопасности от падения.

Где-то под локтем билось чужое сердце – совсем слабо и неуловимо. Его собственное неслось в безумном галопе, словно отчаянно стремилось вырваться из грудной клетки, пусть даже это его убьёт. Почему киты выбрасываются на берег? Теперь Лани начал понимать, почему.

Но он не мог себе этого позволить.

Только не сейчас. Пусть даже в его руках осталась жалкая тень восхищавшего его человека, ныне сотканная из бесконечной боли и страданий, пусть кажется, что это не закончится примерно никогда, всегда был какой-то мизерный шанс, за который Лани готов был цепляться всем своим существом.

Сосредоточиться на дыхании, вот так. Не на своём, шумящем загнанной лошадью. На чужом. Он дышит. Вдох. А пока дышит, всё хорошо. Выдох. Всё точно будет хорошо. Вдох. Их накрывают огромные чёрные крылья. Не чернее, чем тьма, которой сочится испуганное сердце. Но гораздо-гораздо мягче и приятнее. В нос утыкается торчащее перо, безбожно его щекоча. Лани чуть ведёт головой и по инерции тянет запах. Собственное дыхание мало-помалу успокаивается.

– Знаете… однажды я видел крылья такие же большие, как у вас.

Ответа не будет, Лани и сам это знает. Скорее всего, Мишэль его даже не слышит. Но он просто продолжает говорить, потому что так… легче? Он рассказывает про океан – бесконечный, как целая планета, и сколько сотен раз его не пересекай, всегда найдёшь что-то совершенно неведомое. Про людей с островов, для которых бесценна любая жизнь, включая собственную, какой бы никчёмной она ни казалась. Про их кажущийся теперь смешным диалект и наивный взгляд на мир, который Лани от них унаследовал. Про ещё более бесконечное небо, каждую ночь утопающее в свете звёзд и собственном отражении. Про огромные волны и потерянный счёт времени. Про переливы всех цветов в облаках и мечту научиться летать. Про удивительных морских обитателей и то ли котиков, похожих на рыбок, то ли рыбок, похожих на котиков…

Омокс свернулся на коленях, убаюканный мелодичным чуть слышным голосом, и затих. Затих и Лани, разжимая затёкшую руку – убедившись, что Мишэль больше не планирует сближаться с полом – и стыдливо убирая её в сторону.

Кажется, он даже успел задремать, не сразу заметив, как пропала согревающая мягкость крыльев и острое плечо рядом с его. Звон стекла заставляет встрепенуться разом обоих: юношу и омокса. Резко поднимает на ноги почище любого будильника. Шесть лап уже вовсю несутся к источнику звука, язык свисает из пасти, предвкушая долгожданное угощение.

Не чувствуя в себе никаких сил на сюсюканье и уговоры, Лани схватил зверя за шкирку и без лишних сантиментов запихнул в рюкзак, а затем вяло поплёлся собирать осколки. В том, что покрупнее, красочно отражались глубокие мешки под глазами и мертвенная бледность. Ну, зато теперь они с наставником даже чем-то похожи. Дархат опустил очки пониже, чтобы за бликами стекла не было видно контрастной черноты, и задумчиво посмотрел в удаляющуюся спину. Обработать ему ладонь, или он уже настолько пришёл в себя, что пошлёт мальчишку куда подальше?

Молча собрав всё своими руками и немного веником – бытовые чары у него вечно не выходили как надо, а в таком состоянии можно было даже не рассчитывать – Лани отнёс всё в мусорный контейнер, убедился в его недоступности для омокса и уже более внушающим надежды на «всё будет» облике Мишэля, и повалился на диван, успев только открыть молнию на сумке перед тем, как намертво забыться сном.

Ему снова снилась давно упущенная жизнь. Не та, в которой он был огромным морским чудищем, но что-то довольно близкое. Рассказы в непроницаемом сумраке перед рассветом всколыхнули воспоминания, которые он тщетно пытался столько лет похоронить. Жалеть – это больно. Не лучше ли не помнить? Всё равно для него нет обратного пути.

Ему снилась гигантская птица. Заупокойный шёпот острых топорщащихся перьев. Межрёберная боль того, кому уже незачем держаться за эту жизнь. Некогда чудовищный хищник, ныне – тень, у которой осталось лишь одно желание. Дикая эспирия с человеческими глазами, что пришла умирать на прекрасное цветочное поле.

Юноша сжал пожёванную омоксом подушку так, словно пытался выдавить из неё все перья, весь воздух. Будто это была его собственная грудная клетка, а попавшее в нос перо проскользнуло в лёгкие, царапало и раздирало их нещадной пыткой при малейшем движении. Кто бы знал, что будет так больно? Кто бы знал, что бывает больнее. Во много раз больнее.

Лани открыл глаза. Ну вот, снова слёзы. Сколько можно.

Остаток сна саднил в горле и требовал немедленно пойти и убедиться, что всё в порядке. Хотя бы относительном и условном, хотя бы чисто иллюзорном – ведь на поддержание иллюзии тоже нужны силы. Дархат сполз с дивана, не позволяя обмануть себя уютному домашнему запаху, и первым делом поплёлся на кухню, так и не выпуская из рук подушку. Всклоченная словно воронье гнездо шевелюра и перекосившиеся помятые беспокойным сном очки создавали какой-то совсем уж жалкий вид.

«Там пакет».

Лани выдохнул. Живой. Взгляд задержался на стройной, величественной, но такой хрупкой, как оказалось, спине. Мозг заторможено отметил, что наставник уже во второй раз пересёк границу «ты/вы», что на сей раз уже не спишешь на эмоции. Ноги послушно понесли обратно в комнату. На вопрос Лани не ответил. Чувствовал, что стоит открыть рот, и оттуда прорвётся безобразный хрип исцарапанного губительной тревогой горла.

Содержимое пакета погрузило в отстранённые мысли о том, сколько он за это всё будет должен. Сколько окажется должен за непрошенное гостеприимство, за предложенный ему и омоксу кров, за все причинённые неудобства, за те сэндвичи, за стаканчик кофе на станции и многое другое. Лани и без того был должен – своему господину по гроб за спасённую жизнь: его собственная жизнь теперь всецело принадлежала другому человеку и сплошь состояла из одних таких «должен». Должен хорошо учиться, должен оправдать возложенные ожидания, должен сделать всё, что в его силах, и капельку больше.

…быть может, наставник согласится подождать немного? Лани найдёт подработку на оставшиеся каникулы и вернёт ему всё. За моральный ущерб в том числе.

Брюки тоже можно будет вернуть, если носить их очень аккуратно. И носки. Хотя… они милые. На глаза попался артефакт для починки, замерцавший в разбитой линзе. Верно, если доктор так озабочен своим внешним видом, само собой ему брезгливо видеть рядом с собой таких нерях, как Лани. Дархат покорно стянул с носа очки и, затаив дыхание, смотрел, как легко и без следа затягиваются все трещинки, оставляя на месте себя отчётливое сожаление. Вот бы также просто можно было залечить все царапины изнутри.

Прихватив с собой планшет, юноша в очередной раз побрёл на кухню с тем, чтобы хрипло поблагодарить наставника и уткнуться в свою чашку с кофе. Взгляд какое-то время рассеянно скользил по лицу напротив, пользуясь тем, что всё внимание Мишэля переманивали к себе новости и омокс. Тихонько вздохнув, Лани отвлёкся на собственный девайс. Коннор с Дженкинсом сердечно извинялись, что сегодня дойти до студии у них не получится: опять что-то учудили и расхлёбывают. Ничего нового, дархат их даже не винил. Девушка с ветфака ответила, что ознакомится подробнее с матчастью и поспрашивает преподавателей, а по итогам напишет всё, что сможет выяснить. По нажатию кнопки экран погас, перестав отражаться в очках.

Юноша прикрыл глаза и вдруг вздрогнул так, будто его ударили.

Снова он это делает. Снова. Проявляет ненужную и неуместную доброту, заставляя что-то в груди съёживаться и щемиться. Что-то, что Лани так отчаянно пытался не замечать. Брови сошлись на переносице. Да, он хотел посмотреть. С ним – на что угодно. Но внезапно стрельнувшая в ухе болезненным дыханием мысль вернула с небес на землю.

Лани кивнул с коротким мычанием, а затем вперился в доктора требовательным взглядом.

– Только сперва расскажите, пожалуйста, какой должна быть скорая помощь в… таких ситуациях. Таблетки, уколы, магия – что угодно. Я должен знать на случай, – юноша тяжело сглотнул и замолчал. Нет, так он не согласится. Тогда что же… – Даже если вы считаете, что вам это ни к чему. Это нужно мне!

Побелевшие пальцы сжали кружку так, что, казалось, ещё чуть-чуть – и треснет. Запавшие глаза сияли каким-то почти лихорадочным блеском. Ещё одного раза ощущения своей тотальной беспомощности его естество попросту не переживёт. Только не с этим человеком.

– Прошу вас.

Всю дорогу до кассы Лани очень упрямо и очень выразительно… молчал. Мертвенная бледность после слов наставника сменилась краснотой по-детски надувшихся щёк. Юноша никак не мог отделаться от ощущения, что с самого появления на станции любым своим действием, шагом, словом только делает всё хуже и лишь больше портит и без него непростую жизнь этого человека. Чувство вины усугублялось до слёз горькой неопределённостью: как ни поступи по-своему, а всё оказывалось неправильным. Любой шаг в сторону с чётко означенного маршрута попадал под расстрел золотисто-холодных глаз и скальпель глубоко режущих слов.

Вздох. «Соберись».

Конечно, было обидно, что Мишэль для него может столько всего делать, сорить деньгами налево и направо, жертвовать своим личным временем и пространством, силами и терпением, а Лани ничего – совершенно ничегошеньки – из этого в ответ дать не может. Ему просто-напросто запретили. Уж лучше бы ударили со всей силы – было бы вполовину не так больно. Уж лучше бы с ним обращались как с рабом, как с последним слугой, как с пустым местом и докучливым практикантом, выбросив из головы и забыв, как о мухе на подоконнике деканата лапками кверху, что когда-то билась в стекло. Тогда бы не было этой раздирающей изнутри потребности сделать хоть что-нибудь.

Больно. Опять.

«Проживи это».

Чьи-то давно позабытые слова, словно из прошлой жизни. Хотя в то время он ещё не знал никаких слов. Они общались звуками – на расстоянии сотен метров, и ощущениями – на всю полноту океана. Впечатления передавались так, словно ты сам бывал в тех местах. Ментальная связь диких левиафанов принадлежала к совершенно иному уровню восприятия, затрагивающему все органы чувств. Существующие в человеческом мире способы передачи информации, даже самые точные в этом плане фото и видео, онлайн веб-камеры различных мест чувствовались лишь жалким подобием. Но как ещё можно передать ощущения?

Рисунки. Причём необязательно даже свои. Глядя на работы других художников, Лани вспоминал, каково это – ощущать прикосновения и запахи так, будто они окружали тебя взаправду. Тепло солнечных лучей на коже, солёный морской бриз, шелест листвы над головой и аромат цветов, которых никогда не встречал.

Выставленные в окошке кассы открытки – эти простенькие прямоугольные кусочки картона с зарисовками красот дендрария различными живописцами – наконец-то натолкнули на нужную мысль. Ракушки в ладонях. Ещё одно непрошенное воспоминание, но очень своевременное: иногда, чтобы сделать приятное, вовсе необязательно пытаться ухватить звезду с неба. Нужно использовать то, что уже есть.

Он помнил. На островах было принято дарить цветы. По любому поводу: в честь праздника, в знак признательности или примирения, чтобы передать свои чувства, выразить сопереживание, поддержать, порадоваться вместе с кем-то, или просто чтобы тому, кому ты их даришь, было не так одиноко. Цветы росли повсюду, заполняя Хертц точно также, как растениями полнилась квартира Мишэля. Любой мог подойти и набрать их себе когда угодно и сколько угодно; в таком подарке на первый взгляд не было совершенно ничего особенного. Всё волшебство заключалось именно в проявленном внимании и неуловимых символах. Если дарят белую орхидею, хотят ли тебе признаться в искренних платонических чувствах или выражают своё почтение? А если целый букет? Цветы очаровывали отнюдь не красотой. Они были прекрасны своей недосказанностью.

Когда-то это всё было для Лани настолько же естественным, как и жизнь в океане. Почему он предпочёл забыть?

Потому что он больше не кит?

Да, верно. Теперь он просто человек. Чуть сильнее иных и чуть более неуклюжий, чем те, кому руки и ноги даны от рождения, но всё же человек. Однако и островитяне были обычными хуманами, что им ни капельки не мешало. Они наслаждались тем, что имели, и легко находили радость в любых мелочах.

Что, если он будет слать наставнику открытки? Раз в месяц, к примеру? Или лучше раз в неделю? Нет, это выглядит чересчур настырным и раздражающим. Раз в две – будет идеально. Повинуясь внутреннему стремлению, Лани по памяти попытался пересчитать получавшуюся в заметке сумму с добавлением ещё нескольких моментов. Если поделить на среднюю стоимость открыток, то… расплачиваться он будет около пары десятков лет. Приемлемо. Или всё же по две открытки один раз в месяц?

Погружённый в собственные мысли, юноша очнулся, только когда спины коснулась чужая ладонь, вынуждая против воли покрыться мурашками, а в руках очутился родной планшет, без которого дархат ощущал себя, наверное, как Мишэль без трости. Неверяще скользнув по боковым кнопкам пальцами, Лани трепетно прижал устройство к груди и воззрился на наставника полным изумления взглядом: «Я ведь даже не успел извиниться».

К разговору Лани прислушивался очень внимательно, но продолжал молчать. Что-то подмечал себе в уме, сделал несколько фото ближайших стендов, мысленно порадовался, что доктор не стал проверять галерею планшета – дархат боялся даже вообразить его реакцию, когда тот помимо урванной неслыханным для парня нахальством фотографии обнаружил бы там несколько десятков… сотен?.. зарисовок себя самого.

Про Алькор хотелось послушать особенно. Но перед тем… Бросив косой взгляд на мужчину и убедившись, что тот не смотрит в его сторону, Лани быстро открыл чат с друзьями и набрал туда коротко:

«Тревизо. Нужна вся инфа, которую сможете достать».

Оба аватара – Коннора и Дженкинса – были подсвечены зелёными значками онлайна. Лани даже не сомневался, что вместо того, чтобы разбираться с учинённым на отработке беспорядком, ребята очень убедительно делали вид, что разбираются. Исключительно в те моменты, когда на них смотрят. Тем лучше: быстрее получит искомое. И Джей-Ви не замедлил ответить:

«ЧЕЛ ТЫ ПО АДРЕСУ!! ЭТОТ НЕТСТАЛКЕР СО СТАЖЕМ ТЕБЯ НЕ ПОДВЕДЁТ».

«Спасибо. Туда же: пробей Климбах. Возможно, что-то связанное с нападением хтонов?»

«Если что, можешь подключить Генри с четвёртой. Он до сих пор со мной за курсач по вязевым алгоритмам не рассчитался».

Закрыв чат и выключив звук уведомлений – ссылки посыпались буквально через полминуты – Лани чуть улыбнулся, впервые порадовавшись тому, что у него столько должников, и сосредоточился на экскурсии. При первой же возможности он обстоятельно изучит всё, что друзья смогут нарыть, а пока своё внимание хотелось посвятить Аркхейму во всей его космической необъятности и – совсем немного – человеку, что стоял так близко, но всё ещё на совершенно недостижимой для понимания высоте.

Гид рассказывал практически то же самое, что Лани уже знал из школьных уроков и университетских лекций, самостоятельно находил в интернете, но когда можешь лицезреть воочию, разглядывать на фотографиях величиной со стену и тем паче – потолок, прикоснуться кончиками пальцев – это совсем-совсем другое. Экскурсия затронула историю, появление звезды Архем и демиургов, формирование звёздной системы. Молодой эон кратко коснулся войны обретших сознание дархатов с этнархами за Процион, и Лани где-то на фоне подумалось, что те древние сородичи были необычайно жадными: у Алькора ведь совсем нет своих спутников. А разве так можно – смотреть в небо каждую ночь и не видеть двух невыразимо прекрасных лун?

Двух.

У Лиреи была только одна. Юноша часто заморгал от лезущих в голову ненужных картинок отброшенной как можно дальше жизни и уткнулся взглядом в пол, пробубнив себе под нос: «Надо было просто подарить им луну».

Больше он ничего не говорил. Только слушал, записывал, фотографировал и делал пометки прямо на снимках. Те самые голограммы оказались необычайно полезной и великолепной на его взгляд находкой: с разных точек обзора и ракурсов небесные тела выстраивались в бесконечное множество самых разнообразных последовательностей и комбинаций, в которых математический ум с лёгкой художественной придурью без труда находил будущую основу для новых астрономических вязевых символов и даже почти полноценные сигилы. Вооружившись планшетом, Лани облазил их вдоль и поперёк, со всех сторон и изнутри, тут же отмечая себе указанные на табличках расстояния и углы, радиусы орбит и скорость вращения. Когда-нибудь, когда у него будет чуть больше времени на себя самого, он может попытаться что-нибудь из них сложить. Возможно даже разработает собственную пентаграмму… Но пока это были такие же заоблачные мечты, как и все прочие, что приходили ему в голову.

На выходе из планетария Лани неожиданно для себя разговорился. Сыпал восторгами и благодарностями через слово, обсуждал с самим собой невероятную физико-математическую точность, с которой устроена их система и принципы которой столь точно отражаются в магической вязи, периодически скатывался в одному ему понятную терминологию, но тут же поправлялся и снова принимался благодарить Мишэля, нечаянно проболтавшись, что ни разу не был в планетарии. Осознав, что только что сказал, дархат тут же покраснел и затих, смущённо прикусывая губу. Откровенно говоря, его вообще никуда никогда не водили, а у самого – просто не было времени из-за бесконечной учёбы, работы и помощи друзьям с их проектами. Наверняка для наставника он теперь видится ещё бо́льшим ребёнком, чем раньше, до смешного глупым, наивным и восторженным.

Чтобы как-то скрыть обуявшее его смятение, юноша сдавленно бросил: «Схожу куплю попить» и рванул к ближайшему торговому автомату в нескольких десятках метров от них. Перед нежно-розовой вендинговой коробкой молодая пара никак не могла определиться с выбором, и Лани, остановившись чуть в стороне, в привычном обряде самоуспокоения полез в планшет. Посмотреть, что там обнаружили ребята, он сейчас не успеет, так что перо ткнуло в иконку пока совсем ещё сырого приложения FairyPaint, которое могло выдать разве что такие казусы, как та полупрозрачная ушастая хтонь в ластах, что вылетела из девайса в день его прибытия на станции. Но в нём можно было и просто рисовать, чиркать стилусом, ни о чём не задумываясь и возвращая себе внутренний дзен излюбленным способом.

Усевшись на бордюр, Лани оказался столь увлечён этим занятием, что к тому моменту, как он вернулся в реальность, мимо автомата прошла не одна пара ног. Однако дархат их словно бы и не замечал: он задумчиво разглядывал получившийся рисунок, наклоняя голову под разными углами, и, наконец, слегка улыбнулся самому себе. Розовая альстромерия. Неплохой выбор. Воровато оглядевшись, чтобы убедиться, что Мишэль не навис над ним тяжёлым взглядом, так и высекающим на сердце «ты опять где-то прое…», Лани наскоро открыл переводчик и вбил нужную фразу, а затем подписал её под цветком.

– Ну что, хотя бы открытку из тебя удастся извлечь? – прошептал юноша устройству и мягко дотронулся пальцами до экрана. – Давай постараемся.

Нежно-синеватое свечение под ладонью, отразившееся в таких же синих глазах за очками, плавно зажглось на пару секунд и потухло. На планшете словно из ниоткуда материализовался маленький картонный прямоугольник с рисунком, а Лани облегчённо выдохнул. Получилось.

Бутылка простой воды для себя. Кофе для наставника – тот, что он брал себе на станции. Протянутая с низким поклоном только что нарисованная открытка. Предвосхищая изогнутую в выразительном немом вопросе бровь, Лани скороговоркой отрапортовал: «Мои извинения», опять покраснел, отвернулся и уставился на виднеющуюся за клубящимися вишнёвыми деревьями верхушку колеса обозрения.

– А там облако… на кита похожее.

Отредактировано Лани Кохола (2023-03-26 17:36:48)

Как дышать. Что вообще такое – дышать. Киты, как и всякие млекопитающие, неспособны жить без воздуха, но в данный момент Лани казалось, что это намного-намного проще, чем, к примеру, не умереть, случайно вздохнув.

Застыл. Но мысленно дёрнулся, некстати вспомнив безликие фигуры в темноте напротив слепящего до рези в глазах света. Столько ударов, что лицо уже давно позабыло, как чувствовать. Столько крови, что кроме белеющего как через толщу воды пятна и невидно ничего. «Да когда ж ты отключишься?!» Ему самому хотелось бы знать тогда. Он – был забавной игрушкой. Они – соревновались в том, кому же всё-таки удастся его вырубить.

И никто из них не побеждал.

Глаза испуганно расширяются под остриём отринутых воспоминаний и тут же утопают в бездонном золоте. Так тепло, как если закопаться в кучу осенней листвы, приятный аромат и лёгкость подхватываемых ветром листьев, колеблющейся в нетерпении желтеющей травы, нежного шелеста редеющих деревьев. Сознание проваливается куда-то в похрустывающую мягкость, как если откинуться назад, не сгибая ног – в той детской игре на доверие, в которой Лани никогда не мог вот так, не оглядываясь, беззаветно падать в неизвестность, надеясь на друзей. И именно сейчас, когда так хочется, нельзя.

Лани почти рывком заставил себя вернуться в реальность, отчаянно цепляясь за холод колец в ладони, медленно считая до пяти на вдохе и ровно столько же – на выдохе. Если посчитать до десяти и не вдохнуть, а потом ещё несколько раз, сосредоточив всю свою силу на том, чтобы не дать раскрыться лёгким, то можно отключить себя искусственно. Мальчик научился этому приёму в то время ослепляющего света, чтобы от него быстрее отстали. Но сказал бы кто тогда ему и тем безликим, как просто можно «вырубить» дархата всего лишь парой-тройкой лёгких, почти неощутимых движений – изгибами костяшек, губ, бровей, касаний кожи кончиками пальцев-веток, своенравным ветерком по волосам – бесконечно изящных и столь же убийственных, что едва ли удержится на ногах даже могучий левиафан…

Как только его оставили в покое, юноша низко опустил лицо и лишь теперь позволил себе густо покраснеть. Чудом, не иначе, очки во второй руке не треснули, рассыпавшись что ночное зеркало. Хотя, возможно, их спасло всё ещё подспудное нежелание доставлять наставнику больше проблем и трат, чем тот возжелает взять на себя сам: «У богатых свои причуды». Приличия и смутная признательность за заботу (заботу ли?) требовали от Лани пройти к зеркалу в соответствии с указаниями и оценить все старания доктора, столь тщательно и щепетильно подобранный на его глазах образ, но перед внутренним взором по-прежнему стояли пальцы, заправляющие золотой локон за ухо, да лукаво изгибающийся уголок губ, ещё не в полноценной улыбке, но что-то близкое к тому. О закушенной губе и горящем совсем не от прилившей крови собственном лице юноша и вовсе старался не думать. Уж лучше сосредоточиться на тех воспоминаниях, что жгутся так, как если целиком нагим забраться в куст крапивы. Но даже в те времена он не жалел столь отчаянно, что его тело и нервные волокна в частности, почти изничтоженные постоянными побоями, так быстро и хорошо регенерируют.

Чувствуя себя наполовину задушенным, наполовину – окрылённым, и оба чувства – совершенно непонятные для него откуда взявшиеся, вместо предложенной ванной Лани вяло поплёлся в сторону облюбованного дивана, забился в дальний угол и в привычном бегстве от реальности уткнулся в свой планшет. Через пару минут чёрный экран с отражённым в нём тускло поблескивающим, но совершенно убитым лицом всё же сменился чатом «Покойников» (и Лани впервые так сильно почувствовал с его названием духовное сродство), в котором картинки, ссылки и цитаты всё также мельтешили, кричали и перебивали друг друга, путаясь, повторяясь и неизбежно увлекая в паутину чужой жизни, чужой судьбы.

Какое он вообще имел право влезать туда без спроса?

Разумеется, если наставник узнает, то попросту убьёт, но Лани и самому хотелось придушить себя за это. За это и – особенно – за то, что он не мог заставить себя остановиться, не мог прекратить разглядывать фотографии, не мог попросить друзей перестать уже. К горлу начала подступать тошнота (или это просто волнение перед предстоящим выходом в свет?), на время отвлекая от застывших намертво картинок перед глазами, которых юноша отчаянно стыдился, как и своего непомерного, непостижимого и отвратительного любопытства.

Нужно отвлечься. Определённо. Прямо сейчас. Но сперва… Лани быстро пробил через ctrl+f в беседе Климбах, однако ни один, ни второй пока ничего не обнаружили. Стилус пролистал страницу туда и обратно. И ещё раз. Замер над случайным видео. Кажется, на чьём-то дне рождения? Не суть столь важно, просто улыбка там – очень красивая. «Открыть в отдельном окне».

Воровато покосился на наставника. Неуклюже выцепил из рюкзака наушники, выставляя последний рубеж обороны перед внешним миром. Провернул в пальцах перо, чуть не выронив, и открыл FairyPaint. Если нарисовать – отпустит. Всегда отпускало.

Всегда.

Лани настолько увлёкся попытками убедить в этом самого себя, прорисовывая серьгу-листочек в ухе с ролика до мельчайших деталей и вслушиваясь в уже тогда звучащий с лёгкой звенящей хрипотцой смех, что едва не пропустил явление Элки Гатта воплоти. Чего последний, насколько дархат уже успел его изучить, ни за что бы не забыл и не простил.

Впрочем, пропустить бы он, конечно, тоже не позволил. Лани даже не успел осознать, когда его стащили с дивана, реквизировав наушники и планшет, визуально прощупали буквально со всех сторон (создавалось ощущение, что взгляд сквозь зелёные линзы просвечивает его насквозь, и отнюдь не только внешний вид), заполнили весь радиус обзора ярко-красной бабочкой, что неизбежно притягивала к себе внимание из любой точки зрения и отвлекала от в целом странного и комичного образа, и вынесли утвердительно-положительный вердикт чувству вкуса доктора Тревизо.

Ну ещё бы, рядом с таким, как Элки… Юноша отвлёкся от своих мыслей примерно в тот же момент, когда Гатт оторвался от него, а Мишэль издал очень странный, вернее сказать непривычный – и в его случае действительно странный – звук.

«Он что, смеялся только что?»

Лани заторможено уставился в собственное отражение где-то на самом краю больших оранжевых очков, будто навсегда отгородивших его от мягких тёплых искорок и переливов, и замер с мыслью, что перед тем они сверкали ярче обычного.

Слишком ярко.

В поездке с Элки уйти с головой в свои мысли и планшет было примерно также реально, как пытаться держать лицо на цирконских горках. Дженкинс с Коннором однажды всеми правдами и неправдами умудрились вытащить упрямо хиккующего дархата в парк аттракционов единственно с тем, что прокатить его на ЭТОМ. Страшнее машины Лани в жизни не видел и подспудно радовался, что её ещё не додумались использовать в качестве пыточной в Коалиции, ибо ничего лучше для их целей и придумать было нельзя. Его вместе с друзьями швыряло, роняло, размазывало по стенкам, соскабливало с них и размазывало опять почти как в том популярном фильме про маленьких шпионов. Какой изобретатель аттракционов вообще додумался вдохновляться такой фантасмагорией?

На заднем сиденье, когда за рулём Элки, ощущения оказались во многом схожими. Лани мотало по дивану от окна к окну подобно мячику, а цепляться за ручку до побелевших пальцев он остерегался из страха при очередном рывке выломать её с корнями. И кому в голову взбрело, что на заднем сиденье ремни безопасности ни к чему?

Чувствуя нарастающее изнутри непривычное ему раздражение, да ещё и такими обыденными вещами, парень с озадаченным неверием осознал, что это «по кочкам, по кочкам» от Гатта на удивление хорошо вытрясло из него все прочие метания, сомнения и упрямое самобичевание, коими он не давал себе нормально вздохнуть, и теперь с интересом прислушался к разговору впереди.

Слова немного резали уши, но только потому, что их произнёс обычно до последней буквы выдержанный Мишэль, хотя в компании Райта и Джей-Ви Лани даже не обратил бы внимания. Вообще весь нынешний образ наставника куда как сильнее тянул не на «наставника», а на того безбашенного сорвиголову с фото и видео двухсотлетней давности. А может быть, даже сильнее, чем тогда – того нежного за бесовским обликом юношу с цветочным горшком в руках. Нынче с него как будто сняли предохранитель.

Как будто…

«…и тебя наркотой накачал».

Не передёргивание, полноценный рывок плечами – едва ли заметный в общей безумной скачке меж машин, рядов и улиц. На долю секунды вспыхнувший неверием и невесть откуда взявшейся яростью взгляд. Дело было совсем не в словах Элки, они лишь ткнули носом в то, что Лани никак не хотел признавать. Попытка нащупать в зеркале теперь упорно ускользающие в сторону и за непроницаемые очки глаза. Но он хорошо запомнил их перед тем. Расширившиеся зрачки. Странный запах. Глупые смешки. На миг подвисающие жесты. Искусственно приподнятое настроение.

Сбитые вибрации.

Если сравнивать звучание каждого человека с мерным биением сердца, то наркотическое помешательство превращало его в самый худший из видов аритмий, пусть Лани в них до конца так и не разобрался. Однако это всё равно, что делать за вдохом вдох, но забывать – или игнорировать намеренно, насильно – выдох. «Ты ведь… ты ведь так отключишься!»

Когда-нибудь. Совсем. Как перегоревшая лампочка, что прежде всегда слепила даже сквозь заплывший глаз, не давая утратить связь с реальностью. Что согревала тощей синеющей рукой безликого слуги, которая частенько приносила ему больше пищи, чем им полагалось, и на которой вены были ярче, чем у остальных.

Рука, которую в последний раз он видел лишь из-за угла – безжизненную, лежащую на холодном грязном полу, как и обычно. Но в тот раз почему-то никто не пришёл забрать его. В тот раз – они сказали, что он больше не очнётся.

В тот раз… его мелодия затихла на совсем.

Злость опасным подводным течением перетекала во внутреннюю боль и молчаливую песнь отчаяния, а затем внезапно накатывала на берег ледяным спокойствием, скрывающим дархата почище всяких толстовок и спасительных глубин планшета. Взгляд переметнулся на вопрошающего Гатта. В голове глухим эхом среди безжизненных скал отдавалось многократно повторённое «почему», обращённое отнюдь не к болтливому водителю.

Лани откинулся назад, повёл плечами, пряча руки в карманы пиджака – на удивление почти такого же мягкого, как и его толстовка, на мгновение свёл на переносице брови, по-детски морща нос, чтобы вспомнить всё то, что друзья рассказывали ему про эту игру и чего в книжках по математике покера не вычитаешь, а затем с непривычным для себя отчуждением кивнул.

– Не играл. Но правила знаю. И знаю, что это игра вероятностей. А просчитывать вероятности я люблю.

Его вероятность победить, даже с учётом изученной между делом теории и аналитического мышления, равнялась примерно тридцати девяти процентам. Вероятность того, что он знал, зачем это делает, составляла круглый ноль. Но впервые что-то в дархате взбунтовалось настолько, что ему внезапно стало резко всё равно.

Нет.

Не всё равно.

Ему хотелось это сделать.

Лани морщился и пытался пошевелить носом, странно ощущая полоски пластыря на лице. Как это вообще носить? И зачем? Может снять? Так ведь Тассия расстроится. А уж её обижать совсем не хотелось – она славная. Бестолково застыв возле диванчика, пока девушка не перетащила его поближе к ним с Валетом, и кидая растерянные взгляды во все стороны, только не на доктора, юноша едва не пропустил, как ещё один пластырь оказался прямо на его идеальном лице.

Дархат аж воздухом поперхнулся и для виду принялся отмахиваться от лёгкого дыма – пусть спишут на сигареты – одновременно показательно краснея. Это списать было уже не на что, но слава пластырям с зайчиками на щеках! Определённо у всех разработчиков есть полезная черта думать на несколько шагов вперёд. Лани бы тоже следовало научиться.

Взгляд зацепился за шахматную доску. Хотелось самому попробовать сыграть с наставником, но наверняка с таким непутёвым противником ему будет скучно. Да и парень никак не мог сосредоточиться, впившись пальцами в ни в чём неповинный диван. Пока он был с Тассией и Сафаром, доктор Тревизо выглядел вполне адекватно. Однако стоило им подойти, как пожалуйста – пластырь с котиком ужасно нелепо («Но мило», – отозвалась в голове мысль, за которую дархату захотелось врезать себе по щекам ещё сильнее, чем тогда, на кухне) украшает его рельефный нос.

Хорошо, что для такого его состояния это была совсем невинная выходка, как и все прочие за сегодня. Плохо, что «в таком состоянии» Лани вообще не представлял, что можно от Мишэля ожидать. Вот почему сбитые вибрации. Когда знакомишься с человеком, узнаёшь его, а порой задолго до – возникают ощущения, какие-то невидимые потоки, по которым можно сложить представление, иллюзорный облик. Как в океане, когда ещё не видишь существо, но благодаря волнам, встречающимся с ним, обтекающим и отражённым обратно, уже представляешь его. Дальнейшее узнавание лишь органично встраивается в складывающуюся картинку, но теперь… У Лани в руках была рассыпавшаяся мозаика и панические попытки собрать её заново.

С чего начать? Быть может, взять тот кусочек, что на фото и видео столетней давности – тогда Мишэль вполне мог выкинуть нечто такое же беспечное? Но сейчас он ведь не тот, что тогда. Говорит и держится совсем иначе. Юноша беспомощно моргнул, однако, внезапно подобравшись, целиком сфокусировался на причине своих переживаний.

«Её» он тоже услышал. Но совершенно не интересовался. Опустил взгляд, исподлобья следил за каждым движением наставника. Краем уха, глаза, в интонациях и на языке тела остальных «считывал» происходящее. В социуме девушки подобны скатам: первыми улавливают течения, распознают «состав» среды, перемену атмосферы. На Тассию ориентироваться было проще всего. Её шёпот лишь подтвердил: он понял всё верно.

Слушал разговор Лани также внимательно, как и следил за происходящим с доктором, оставив весь отвлекающий спектакль на Валета с Тассией: у него лучше всего выходило только молчать. Заодно перебирал в голове самых опасных морских хищников за вычетом левиафанов. Большая белая – нет, слишком очевидная и прямолинейная в отличие от этой женщины. Барракуда наоборот мелковата и чересчур резкая. Цианея – прекрасна, но аморфна. На прочих и не подумаешь. Мурена? Да, пожалуй, ближе всего. Скрыто агрессивна, быстра, всё время извивается, потрясающе маневрирует, невероятно опасна. Любит нападать исподтишка.

Паззл снова не складывался: что могло их свести?

Чуть не ойкнув вслух, Лани отвлёкся на пальцы Тассии, вонзившиеся в него с такой силой, будто эта мурена (имени он не запомнил) в самом деле может сцапать его зубами и утянуть на дно. Из-за этого конец разговора был благополучно наполовину пропущен, наполовину не понят. Юноша, как и было велено, ни разу не поднял на женщину взгляд, и лишь озадаченно почесал один из пластырей, когда наставник ушёл.

– Нет, не больно, всё в пор…

Ответ утонул где-то в бурных потоках эмоций Тассии и словах подошедшего Сафара. Дархат с благодарностью принял планшет и, как велели его собственные приличия, вскочил с дивана, чтобы низко поклониться, но почти тут же был дёрнут за пиджак и усажен обратно.

Дальнейшие события для неспешного китовьего мировосприятия понеслись ещё быстрее, нежели прежде. Шумные обсуждения затрагивали по касательной и его, Лани, но по факту отвечать ничего не требовалось: всё уже решили. Он и впрямь почувствовал себя маленьким ребёнком на взрослых разборках. Под звуки невидимых петард и фанфар, захлебнувшихся его великолепием, явился сам Элки Гатт, по части сногсшибательного образа которого юноша был склонен согласиться с мнением Мишэля, навёл суету и вновь испарился под взрывы воображаемого конфетти и блёсток. И в довершение всего…

– Нет, ну про скотч и тротил годно было.

– Джен, завались, сейчас наша целевая стратегия – прикинуться умными, чтобы наш план не отбраковали.

Лани с шумом втянул носом воздух и ме-едленно провёл пальцем по потухшему экрану планшета. Конечно же, эти двое всё ещё были на связи.

– Как? – простонал дархат осипшим голосом.

– Как Джей-Ви смог молчать целых четыре минуты семнадцать секунд? Секрет изумительно прост…

– Я не молчал!!! – влез в кадр киборг, отталкивая говорившего Райта плечом и расплываясь в ослепительной улыбке, в которой, кажется, застрял лист салата.

Ребята успели перебазироваться в спальню, и Дженкинс, рассевшись на постели в одних семейниках, с очень сосредоточенным видом то ли подкручивал протез ноги отвёрткой, то ли выковыривал ею же грязь меж пальцев. Райт в боксерах и одной натянутой штанине зачем-то классических брюк тряхнул мокрыми волосами, вытеснил приятеля обратно на периферию кадра и скромно пояснил:

– Я замьютил нас на твоей стороне. Джен ничего не понял.

На пару секунд картинка смазалась, послышались звуки пыток кого-то подушкой, затем в кадре снова нарисовался Коннор, слегка помятый и с перьями в волосах, и внёс важное уточнение:

– ПоправОчка. Джен всё понял. Но речь не о том. Лани, камеру на музыкантов, плиз.

Как всегда даже не пытаясь постичь высоты их безумно-бредово-гениальных идей, юноша послушно переключил камеру и навёл объектив на небольшую группу людей с инструментами у дальней стены.

– О, синтезатор, всё как ты и сказал, бро! – снова втиснулся Дженкинс.

– Ты еблан? Я ж тебе говорил, что сейчас никто не играет на клавесине. Уже лет сто. Тысяч.

– А было б круто…

– Синтез взломать проще всего. И виолончель, смотри, у того чувака электро. Классика нынче не в моде. Нам же лучше.

– А зачем мы будем взламывать ещё и виолончель?

– Правят бал и задают мелодию струнные, Джен. Остальные подхватят. И не мы будем взламывать, а… Есть у вас там годный инженер?

Три пары присутствующих в помещении глаз одновременно уставились на Валета.

– Я расцениваю это молчание как утвердительное, но было бы проще наладить контакт, если бы ты, Лани, врубил фронталку обратно и передал ему планшет. 

– А, ой, простите.

– Значит так! – без лишних предисловий и церемоний начал Джей-Ви, едва SkyTAB очутился в руках у Валета. – Тебе понадобится вилка, штук десять зубочисток, коробок спичек, металлические скобы из мебели, четыре провода…

– А может, мы просто попросим их сменить музыку? – осторожно предположил Лани, уже догадываясь, что те задумали.

– Лани, дитятко ты моё наивное, – вздохнул Коннор, покамест Дженкинс оглашал весь список. – Ты видишь, в западню каких чопорных скучных людей ты угодил? Да они удавятся скорее. А тот, кто здесь за главного? Ты вспомни, как на ректорском приёме зам. декана чуть не самовоспламенился, когда из колонок полился бодрый металл. Зато пока искали виновных, все успели насладиться нормальной музыкой! И музыканты не при делах – не их вина. И нашу никто не доказал, к слову. Уж Джен в этом шарит.

– А можно… можно без металла хотя бы? И без рэпа!

– Да в чём вопрос, бро! Мы просто сделаем музычку немно-о-ожечко бодрее.

– Не волнуйся, Лани мы уже нашли подходящие дорожки. К слову, Джен, с виолончелью придётся малость изъебнуться. Сможешь придумать, как закоротить смычок так, чтобы его электроимпульсом приконтачило к струнам? Для большего реализму, так сказать.

– Хуйня вопрос!

Сафар только развёл руками в ответ на молчаливый вопрос в глазах Валета. Мол, ну, это и впрямь работает. Как бы бредово оно не звучало.

– Отлично, тогда переходим к следующей части плана. Мсье главный инженер, продиктуйте, пожалуйста, ваши контакты. Дженкинс вам сейчас наберёт, чтобы курировать дальнейший ход разработок. А я остаюсь на связи, – Коннор запрыгал перед камерой, втискиваясь в пиджак на голое тело. «А чо, ты брюки до конца надевать не будешь?» – где-то на фоне поржал Джей-Ви. «Да нафиг, меня же всё равно только по пояс видно будет». – Так вот, план состоит в следующем. Сейчас пойдут танцы со сменой партнёров. Мы все вчетвером идём на танцпол.

– Чур я начну с Лани! – подпрыгнула Тассия, в который раз хватая дархата за руку мёртвой хваткой и прижимаясь к нему всем телом. Лани лишь беспомощно задёргал носом от набившихся туда кудряшек, уже даже не надеясь освободиться.

– Окей, Сафар, бери планшет. И не смотри на меня так. Ноу-хау! Дистанционный гость на вечеринке. Я сам представлюсь и всё объясню. Просто постарайся как можно убедительнее делать вид, что танцуешь… с планшетом.

– Тебе ведь не впервой, – захихикала девушка и резво потащила свою жертву на танцпол.

– Все держимся поближе к ключевой парочке и всячески им мешаем, пока Валет не закончит, – выдавал «на ходу» последние указания Коннор. – И нет, Лани, у тебя нет выбора. Ты – танцуешь. Если действительно хочешь спасти свою златовласую принцессу, то придётся, прости.

– Я не… он не моя… – задохнулся возмущениями юноша, но тут пары разделились – Сафар двинулся дальше, огибая доктора и Мелиндару с противоположной стороны – а дархат остался один на один с девушкой, с которой ещё и должен был танцевать.

«***ть».

В неосознанном жесте, оставшись без планшета, Лани засунул руки в карманы и нащупал так и лежащее там кольцо. Холодный круг металла сам проскользнул на палец, и не успел юноша опомниться, как Тассия уже схватила его за руки и потянула на себя. Вместе с хтоновым кольцом, но снимать его времени уже не было.

– Перестань так дрожать! – заливисто засмеялась девушка, и Лани горестно поджал губы, глядя на мелко трясущиеся кисти, которые его партнёрша уверенно положила себе на талию. – Просто шагай, как шагаю я. И если будешь неловким, нам это только на руку!

Его неловкости и впрямь с лихвой хватало на них двоих. Лани то и дело оступался, выпадал от страха из ритма, наступал на девичьи ноги и так и норовил уронить партнёршу, что та очень умело обращала в силу против «случайно» оказывавшейся рядом Мелиндары, при том очень ловко не подпуская к ней дархата и становясь на линии огня сама.

– Ой, простите, мы просто оба слепошарики! – озарялось она самой невинной и обаятельной улыбкой, поправляя большие круглые очки и лукаво потряхивая кудрями. – Хотите в качестве компенсации и вам пластырь подарю?

Проносясь в этот миг мимо доктора, Лани делал самое обречённое и покаянное лицо. Мол, это всё они, это не я, я тут вообще ни при чём.

Пока Тассия не успела поплатиться за свою обаятельность, с противоположной стороны внимание перетягивали на себя Коннор и Сафар. Эмоции на лице последнего вообще трудно поддавались описанию, как и его движения. Но старался он как мог, то и дело задевая даму то планшетом, то отставленным локтем.

Райт же наоборот выглядел до неприличия чопорным и элегантным, напустив на себя вид умудрённого жизнью кавалера (Лани в какой-то миг показалось, что друг не очень успешно пытается скопировать выражение лица доктора) и с невесть откуда взявшимся у него акцентом важно вещал:

– Я, я! Я прошу пардону за моего френт, мы впервые вместе на подобном фалль. Я сейчас за сотни мюлле от него, но нам очень хотелось вместе танцен-танцен, ферштейн?

Неожиданно музыка сменилась. Кто-то объявил смену партнёров, и Сафар ловко перехватил Мелиндару, всучив планшет кому-то ещё. Тассия очутилась в паре с Мишэлем, не оставляя ему возможности сбежать с танцпола. Перед Лани словно из ниоткуда нарисовался Валет.

– Я не помню этой части плана, – озадаченно пробормотал дархат, тщетно пытаясь отследить, как из рук в руки переходит SkyTAB, и Коннор сногсшибает всех своим нелепым акцентом, пафосным лицом и пиджаком на волосатой груди.

– После танцев спрячь планшет и никому не показывай, – единственное, что сказал ему Валет до того, как пары сменились вновь.

Мелодия набирала обороты прямо на глазах, постепенно превращаясь из той, что должна была быть «немножечко бодрее», в откровенно дискотечную, причём ещё прошлых веков. «Кринж кринжа», как выражался Дженкинс, но у них с Коннором и впрямь была какая-то странная любовь к композициям, которые они не застали, но которые так обожали поеденные жизнью и молью пожилые преподаватели со странными причёсками на своих «вечерах».

Вылетев на пару мгновений из общей атмосферы ударного безумия, юноша озадаченно оглянулся на музыкантов и с удивлением отметил, что вместо того, чтобы устроить панику и побросать инструменты, те вошли во вкус и наоборот с увлечением подхватывают навязанную им мелодию и даже дополняют от себя.

Толком выдохнуть ему не дали. Кто-то – Тассия? – вновь утянул его обратно, как только Лани попытался незаметно испариться. Обилие звуков и людей, а теперь ещё и цветов – кое-кто добрался своими инженерными конечностями до освещения, и теперь всё происходящее стало полностью аутентично дискотеке семисотых – напрочь сбивало с толку. Ориентироваться было не на что. Кольцо на пальце и пластыри на лице спасали, но не сильно. «Надо хотя бы найти планшет», – мелькнула запоздалая мысль.

И Лани нашёл его. В тот самый миг, когда SkyTAB очутился в руках у Мелиндары, Коннор от неожиданности (или так и было задумано?) выронил свой девайс, засветив на камеру боксеры с сердечками, в кадре нарисовался Джей-Ви собственной персоной с бокалом вина и в семейниках, что-то радостно вещая – дархат их не слышал – повсюду раздались взрывы петард и хлопушек, на сей раз не в его воображении, танцующих осыпало серпантином и блестящим конфетти, а светомузыка наконец-то завершилась.

Валет, совершенно не удивлённый взрывами, тактично изъял у дамы девайс, пока её отвлекали Сафар с Тассией, спрятал его в пиджаке и тихо вернулся к своему диванчику. Мелодия сменилась более спокойной – музыканты и сами устали, хоть и выглядели значительно повеселевшими – а Лани, отпустив переживания по поводу SkyTAB, только теперь сообразил обратить внимание на того, с кем на сей раз оказался в паре.

Ну конечно.

Отредактировано Лани Кохола (2024-02-03 06:31:45)

Пустота. Оглушительная тишина в эфире его собственного океана поглощала, растворяла в себе целиком. Чёрный экран планшета отражал однотонный потолок. SkyTAB, что умел петь цветами, больше не издал ни звука. Затих.

Лани помнил, так уже бывало. Когда взываешь сквозь сотни расстояний, разыскивая лишь кого-то одного, желая получить только его отклик; когда океан, исполненный жизнью и красками, внезапно гаснет и опустевает в печали собственной немоты; когда всё, что ты получаешь вместе с вернувшимся назад эхом собственного голоса – это ничего.

Могут ли испытывать грусть дикие левиафаны? Дархату подумалось, что вполне. Быть может, как привязавшийся к хозяину питомец, привыкший только к его дыханию и гладящей руке, к наполненному его присутствием, звуками и запахами дому, к тому, что какой-то срок своей жизни он провёл уже не один. И даже если это год против десяти, оный год порой оказывается самым значимым для существа, способного на привязанность.

Для Лани оказалось достаточно нескольких дней. Было ли то проклятие человеческой существования или наоборот благословение, когда одни чувства усиливаются многократно, другие – оказываются утеряны вовсе, он не знал. И не думал о том, что было бы лучше повернуть всё вспять. Жить – больно. Каждый шаг – будто сотни игл вонзаются в едва обретённые ступни. Каждое новое чувство – острие пронзившего насквозь меча. И лишённое голоса бытие – голоса, что когда-то был для него всем. Но взамен...

«Всю свою жизнь ты можешь реять в одиночестве, как было в океане. Не раз, не два тебе захочется вернуться, ведь мир жесток, несправедлив и глух. Ты просто помни, что одиночество не более чем иллюзорно, а боль – проходит. И тот, кто по-настоящему стремится к звёздам, пред любыми испытаниями выстоит не как скала, но как выносливейшее из мирских созданий – человек.

Ты выбрал путь сложнее, чем у собратьев, что напрямую взмывают в небеса. Твоя дорога стелется по земле познаний и песку рассыпавшихся в прах надежд. Всю жизнь ты будешь спотыкаться, падать в них, как маленький ребёнок. Но как ребёнок – пусть со слезами, горечью, обидой, разочарованием – не забывай вставать. А на песке, подобно морю, твори свой собственный узор, ведь ты идёшь тропою созидания».

Тусклый отблеск постукивающих на ветру кокосовых скорлупок с прорезями для вставленных внутрь свечей, ароматы аттара чампаки и тёмного пачули, скользящие по стенам рогатые тени дубового мха... Лани открыл глаза. Вокруг него и сейчас мелькали тени. Бывало, кто-то останавливался, ненадолго задерживался перед ним, колебался, подёрнутый мутной, невидимой для них пеленой. Быть может, даже что-то говорил или спрашивал, но кит посреди своего океана, простирающегося далеко за пределы этого места и даже города, оставался молчалив. И ничего не замечал.

Он высказал все свои слова, как мог, и внутри звенело – тишиной. «Одиночество не более чем иллюзорно». Дархат помнил, шаманка говорила, что это как туман. Порой оно настигает совершенно неожиданно, в иные времена человек может выбрать его сам. Ничей выбор, даже свой собственный, не должен подвергаться сомнениям, и если ты его уже сделал – иди. «И помни, что один – ты не будешь никогда».

Ведь океан наполнен жизнью. Он сам есть жизнь. И тысячи существ всегда окружали кита.

– Ла-а-ани-и-и!

Звонкий голос над ухом заставил юношу вздрогнуть всем телом и испуганно обернуться. Перевесившись через спинку дивана, на него глядела радостно курносая мордашка в обрамлении светлых кудрей. «Как облачко, спустившееся с неба», – подумал Лани и сам смутился своих мыслей, уткнувшись взглядом в потухший планшет.

– Эти цветы ты сделал? Я так и подумала! А ты почему мои пластыри снял? Не помогают? Так у меня ещё есть! Сейчас, погоди...

Подобно морской пене на гребне волны кудряшки мягко подпрыгнули и скрылись из виду, а за спиной раздались звуки шебуршания, уроненных предметов и сердитых восклицаний. Парень подтянул плечи к ушам и с трудом поборол желание выставить перед собой колени, спрятать руки в рукава и утонуть в собственном омуте тоски и печали. Видеть и слышать сейчас совершенно никого не хотелось.

– Принцесса, вылезай из башни, – раздался низкий посмеивающийся голос с другой стороны. Очередной остановившейся рядом тенью с постепенно проявляющимися очертаниями оказался непреложный спутник Тассии Сафар. – Иди прогуляйся и дай отдохнуть своей охране.

Изумлённо заморгав, Лани в искреннем недоумении уставился на мужчину, а затем проследил, куда тот указал лёгким кивком. Валет всё также сидел чуть поодаль на том же диване, будто совершенно не обращая внимания на протеже своего противника по шахматам. С противоположного конца танцпола в него нет-нет, да прилетал проницательный взгляд из-за зелёных очков, пока его выдающийся во всех смыслах обладатель собрал вокруг себя внушительную толпу и, казалось, был всецело ею увлечён. Или же это толпа – им, оставив маленького дархата в столь необходимом ему покое?

– Нет-нет-нет, ты всё напутал! – большие круглые очки, замерцав радужными бликами, заслонили Лани весь обзор, пока их обладательница уверенно взбиралась на спинку дивана да так там и осталась сидеть. – Принцесса – это вон та! – изящный пальчик с аккуратным ногтем, украшенным стразами, указал на балкон. – И свою башню она, кстати, уже покинула. А Лани у нас будет милым и пушистым... – Тассия закопалась в свою сумочку, передвинув её на живот, и с победоносным видом извлекла на свет очередной пластырь.

– Свином? – вздёрнул бровь Сафар.

– Сам ты свин! – взвилась девушка. – А это славный поросёночек. Но, пожалуй, ты прав...

Скептично пожевав губу, она всё же убрала полоску с улыбчивым пятачком, и вытащила что-то ещё, спрятав в кулаке.

– Пойду возьму нам попить.

Сафар, пожав плечами, скрылся в мерно текущей по залу толпе, а Тассия, свесив рядом с дархатом свои ноги, упёрлась локтями в колени, подпёрла ладонями щёки и с любопытством заглянула ему в лицо.

– А я, как думаешь, на кого похожа?

– Белёк, – не задумываясь, прошелестел парень, упрямо буравя взглядом собственные руки.

Девушка лучезарно улыбнулась и весело тряхнула кудряшками.

– Ты ведь всегда так смотришь на мир, верно? Видишь его и нас немножечко иными. И умеешь самые обычные и скучные вещи превращать в... – она потянулась и чуть повернула планшет на его коленях, дабы он отразил стык стены и потолка над балконной дверью. Там, осыпаясь последними искрами и лепестками, таяли его призрачные георгины.

Воспользовавшись тем, что дархат отвлёкся, Тассия очень ловко и быстро прицепила ему на волосы пару заколок, а затем прикрыла их сверху торчащими прядями, чтобы её маленькое баловство никто не раскрыл. Лани напуганно вздрогнул, отшатнулся в сторону и сжался, схватившись за голову, а девушка примирительно подняла руки.

– Всё-всё-всё! Больше я тебе ничего не сделаю. Но пообещай мне одну вещь взамен за то, что мы тебя тут весь вечер спасаем, – Тассия задумчиво наклонила облачко своих волос, глядя, как Кохола осторожно ощупывает обновку и поглядывает на неё с плохо скрываемым чувством вины – как же легко им сейчас было манипулировать, – не снимать эти заколки самому!

Уверенный голос девушки и важно задранный носик никак не увязывались в тёмной вихрастой макушке со смыслом её слов и задорно плещущимися искорками в глазах. Что она имела в виду?

– О-об-бещаю, – послушно проблеял Лани и снова прошёлся по тонким металлическим пластинкам кончиками пальцев, ощущая какие-то фигурные контуры, но не в силах их распознать. Очередные зверята, быть может? Из-за этого странного обещания теперь никак не выяснить, а Тассия, судя по её ну очень уж хитрой мордочке, не скажет. Оставалось лишь ждать, пока заколки сами отвалятся, во сне, к примеру. – Почему вы мне помогаете? – внезапно для самого себя спросил дархат.

– Ску-у-учный, – вдруг протянула девушка, легкомысленно раскачиваясь на спинке дивана, из-за чего Лани стал смотреть на неё внимательнее, подспудно боясь, что она упадёт и больно ударится. Однако Тассия только этого и добивалась. – Тебе, как Сафару, для всего нужна причина! – тот самый палец – теперь Лани разглядел на ногте крошечный узор в виде бабочки, чьи крылья украшали стразы – уверенно ткнул его в недоумённо наморщившийся нос. – Что ж, в таком случае можешь сказать спасибо своим дружкам. Один из них весь мозг ему вынес, требуя сходить проверить, живой ли ты ещё, и в случае чего вернуть твои останки на родину, дабы они могли их с миром упокоить, если не ошибаюсь, в тазике с замоченными в том месяце носками?

Напряжённые плечи юноши едва заметно вздрогнули, скрывая глухой смешок, а сам он неловко закусил губу, отворачиваясь. Вполне в духе этих двоих. И даже про тазик не соврали.

– В общем, сила их мотивации оказалась настолько велика, что Сафар едва не помчался покупать билет на ближайший экспресс до Лиреи, чтобы упокоить с миром уже их, но я убедила его по пути прихватить твои останки и, вижу, мы вовремя.

Лани отрешённо посмотрел в собственное отражение на чёрной глянцевой поверхности планшета. Неужели он настолько плохо выглядит, что его загодя приравняли к «останкам»?

– Ты видишь иначе всех, кроме себя, ведь так? – озорное лицо Тассии нарисовалось поверх его плеча. Глаза большие и чёрные, как у зверька. «И в самом деле, белёк» – отстранённо подумал Лани. – А ты попробуй для разнообразия. Преврати в кого-нибудь – себя.

Девушка скатилась на диван между Лани и Валетом, совершенно необеспокоенная молчанием дархата и ворчанием последнего, воровато оглянулась по сторонам, поднесла к лицу ладонь и совсем тихонько – будто мелкая девчонка делилась с другом самым страшным секретом – произнесла ему на ухо:

– И ещё я знаю одно заклинание, которое поможет растопить даже самое ледяное сердце. Хочешь расскажу? Просто преврати свою грусть… – она слегка отстранилась и ткнула указательными пальцами себе в щёки, чуть приподняв их вверх, – в улыбку.

От изумления Лани даже забыл как следует испугаться и вжаться в подлокотник от очередного беспардонного посягательства на его зону комфорта. Лишь недоумённо хлопал глазами, переводя взгляд с широко улыбающейся Тассии на подошедшего к ним Сафара. На молчаливого юношу она больше не смотрела, и Лани только теперь заметил, как преображается её лицо в присутствии смуглого мужчины и как за большими круглыми очками сияют самые настоящие звёзды. «Она ведь…»

– Что ты там ему наговорила? – поинтересовался Джайт, передавая ей высокий стакан.

– Говорю, грустно, что ты не принёс мне мохито! – тут же откликнулась девушка и показала ему язык, а затем звонко рассмеялась.

Чувствуя себя немного лишним, Лани неловко поднялся с дивана и огляделся в поисках доктора Тревизо или его друга, коего, казалось, найти было много проще. Да его и искать не пришлось: можно было смело дрейфовать на самый хаотичный источник шума.

– Уже уходишь?

Сафар без зазрения совести опустился на освободившееся место. Не глядя на него, юноша утвердительно качнул головой и осторожно шагнул вперёд.

– Тогда удачи. Передавай своим приятелям от меня пламенный привет и что я их в системник закатаю и на вентилятор накручу, если они ещё хоть раз мой номер наберут.

– И не забывай про моё секретное заклинание! – Тассия ободряюще помахала высоко поднятой ладонью.

– Опять ты со своей абра-кадаброй к людям пристаёшь? – беззлобно проворчал Сафар, но Лани их уже не слушал.

Где-то в толпе сверкнули и скрылись из виду внимательные золотые глаза.

Каким образом он оказался сейчас перед Мишэлем лицом к лицу, вернее напугано выглядывающими из-за карт кудрями к прожигающему их насквозь взгляду, Лани даже самому себе не мог объяснить. Он и так уже понял, что дело здесь отнюдь не в одних лишь вероятностях, но больше ему совершенно не за что было уцепиться, кроме уходящих в бесконечность процентных таблиц и графиков функций распределения собственного провала.

Кохола абсолютно ничего не смыслил в мухлеже и прочих тонких искусствах, о которых рассказывал Элки, и, кажется, единственным, что его выручало, оказалось почти окаменевшее от постоянного перенапряжения лицо, по которому считать выпавшие ему комбинации можно было почти также успешно, как погоду по кирпичу.

Или всему причиной была банальная удача? Тогда это даже смешно, поскольку его жизнь – одно сплошное невезение, и эти три часа – лишнее тому доказательство. Только у самого неудачливого человека всё везение могло сконцентрироваться в той сфере, которая ему совершенно ни к чему.

Лани ведь даже не собирался побеждать. Он всего лишь хотел побыть и почувствовать себя – хотя бы ненадолго – достойным противником для Мишэля.

Словно в замедленной кат-сцене из игры карты неспешно легли на стол. Спина сама собой изумлённо выпрямилась, а взгляд неверяще опустился на цветастые рубашки. Таблицы в голове рассыпались цифрами и растаяли клочьями тумана. Быть не может. Выиграл?

Проиграл.

Он не знал комбинации противника. Он не помнил, какие у него самого карты в руках – те опавшей листвой плавно опустились рядом. Но – на его лице не дрогнул ни один мускул и на лице оппонента тоже. Очень медленно и мучительно Лани осознавал, что желал совсем не того, о чём думал ранее.

«Увидеть, как меняется его взгляд. Удивление. Недоумение. Раздражение, быть может?»

Как дрогнули бы его губы и прикрылись глаза, пряча от всего мира всколыхнувшиеся изнутри чувства. Как за миг до того взгляд обратился бы ледяным острием или наоборот – бесконечно тёплым лучом заходящего солнца. Как на долю секунды скакнул его голос. Лани это уже видел. Слышал. Ему было мало. «Я хочу ещё».

Проиграл?

«А ты попробуй для разнообразия. Преврати в кого-нибудь – себя».

– Мне выигрыш ни к чему, – тихо произнёс дархат, сцепляя в замок перед собой чуть подрагивающие руки.

Одно дело – заявлять что-то пафосное в машине у Элки, пребывая в состоянии нервного напряжения от нетрезвых выходок этих двоих, и совсем другое – говорить пусть тихо, но смело и уверенно на глазах у всех. И под режущим почти ощутимо пристальным взглядом в том числе.

– То, что хотел, я уже получил.

Медленно выдохнуть. Сосчитать до пяти. Вдохнуть. Что там Тассия говорила про магию? Глупости, конечно. К чему вообще сейчас улыбаться? Ему плакать хотелось. И убраться отсюда как можно дальше и скорее. Но…

«Ску-у-учный. Тебе, как Сафару, для всего нужна причина!»

– Премного благодарен вам за эту партию, наставник.

Неторопливо поднимаясь на ноги, Лани с невидимым для других изумлением и восторгом задержал дыхание: работает. Эта странная игра с превращением работала! Он больше не чувствовал себя глупо и неловко, не путался в собственных конечностях, мыслях и словах. Даром, что это лишь на краткий миг, пока не пробьют часы, и после наваждение растает. Даром, что уже через несколько минут, как только за ними закроются двери, он вновь станет ужасно несуразным, беспомощным ребёнком в его глазах… Быть может, он и сейчас есть? Наверняка выглядит ещё смешнее и нелепее, чем обычно. Но кит, захваченный врасплох собственными ощущениями, уже не мог, да и не хотел останавливаться.

Аккуратно стянув со спинки стула оставленный на ней бежевый пиджак, Лани изящно – идеально запомненным жестом, повторённым за увиденным ранее в квартире Мишэля, тем самым, будто отмеренным до миллиметра – накинул его на плечи и вежливо поклонился присутствующим, не сводя с доктора внимательных глаз. А затем – просто улыбнулся. Совсем не так, как умел Мишэль. По-своему. По-детски. Честно и открыто, чуть сощурившись в уголках синих глаз.

«Не позволяйте улыбкам себя обмануть».

– Я получил несравненное удовольствие от игры. Надеюсь, и вы тоже. А сейчас, если позволите… я бы хотел вернуться домой.

Он мог бы добавить что-нибудь занятное про «сэров» и «леди», подражая втайне восхищавшему его Элки. Он мог бы холодно «откланяться», как Мишэль, приковывая взгляды к каждому своему движению и слову. Он мог бы, в конце концов, наговорить ещё кучу бессмысленно-пафосных фраз, как Коннор. Но он по-прежнему был «просто Лани».

А Лани хотел домой.

«Превратись в кого-нибудь
– в себя».

«Каким бы я был через двадцать лет?..»

Отредактировано Лани Кохола (2023-06-08 20:16:26)

Самая хрупкая, самая невесомая – легче воздуха – сфера в груди лопнула и разбилась на тысячу осколков, рассыпавшись разом померкшими светляками. Лани стиснул в ладони очки, чудом не надорвав стекло. Надрывалось – что-то изнутри, протяжным китовьим воем, глубокой раной от гарпуна, на который он сам напоролся, войдя в непроглядный туман – и затихло, погрузившись в безмолвную толщу океана. Там, где его тело – это вековая тишина.

«Простите, что потревожил ваши тёмные воды. Вы предпочли не заметить. Я не услышу тех слов».

– Коннор... Это правда, что у меня в глазах звёзды?

Юноша лежал на полу посреди гостиной, подперев голову обеими руками. В Кандите время приближалось к полудню, в Торисе – вечер, занятия давно закончились, и студенты разбрелись по своим делам. Двое из них сидели сейчас в студии звукозаписи и в режиме онлайн проверяли действие различных частот на скачущего по комнате омокса. Мёрфа завезла Каэсси перед работой, получив сообщение Лани, и теперь дархат со зверьком был один дома, да Луис, оставленный то ли в назидание, то ли за старшего, сурово приглядывал за ними с тумбочки. В планшете, прислонённом к дивану, на левой половине экрана виднелась пустующая комната общежития, заваленный разноцветными ручками с брелоками, игрушками и стикерами стол, кипа толстенных книг на приставленном рядом стуле. В правой же половине – та самая студия. Дженкинс отошёл перекурить, а Лани, памятуя о том, что в его отсутствие Коннор менее склонен вести себя по-идиотски, решился, наконец, задать вопрос, который с самого утра не давал ему покоя.

– Скорее уж надгробные плиты, – вскинул бровь Райт, глядя на скисшее лицо в кадре. – Весёлая была ночка, да?

Лани не стал ничего отвечать, только сложил руки перед собой и упал в них лицом. Молчал он с тех самых слов про дом, будто наговорившись за минуты на сотню лет вперёд. Особенно усердно это делал в присутствии Мишэля, как-то по-своему отчаянно пытаясь забить собой углы и слиться с мебелью. «Я просто ещё одно растение в этих непролазных джунглях, не обращайте на меня внимания», – так и шептал его вид.

Омокс рядом с ним с каким-то почти истерическим, неестественным упорством пытался пробить широким лбом магический барьер напротив пахиподиума. Ранее схожим образом его целями становились филодендрон, цикламен, молочай, диффенбахия... Следовало отдать должное тонкому нюху и ботаническим познаниям зверька: ядовитые растения он распознавал без труда и осечки.

«Ну и зачем, – устало подумал Лани, перекатываясь на спину и складывая ладони на груди – не хватало только вставленного меж пальцев цветочка, – всё равно ведь не пробьёшь, сколько не тычься. И ты это знаешь».

Словно почуяв его мысли, Мёрф обернулся, вопросительно склонил набок слепую морду и издал мяукающий посвист, завершившийся переливистыми щелчками. Уголки губ юноши чуть вздрогнули. Ему нравилось бесконечное многообразие звуков, которые зверёк умел издавать. Ни один из них не был похож на другой, ни один – не был словом, но все несли в себе множество ощущений, и иногда Лани казалось, что он их понимает. Не как человек. Как... кит?

– Просто ты по-другому не можешь, верно? – с печальной теплотой в голосе прошептал дархат, протягивая руку к мягкой шерсти и пушистым перьям с зеленцой. В памяти вновь вспыхнула картинка зарывающихся в эту шерсть длинных узловатых пальцев, украшенных кольцами, но Лани было уже почти не больно. Кажется, все они такие – те, кто волей судьбы очутился в этой квартире. Не умеют жить по-другому. – Попробуйте перекодировать в его тональность дорожку дельфина, – внезапно произнёс юноша, запрокинув голову, чтобы заглянуть кверх тормашками в планшет. – А ещё, если удастся найти, сверьте голоса морских млекопитающих разных видов в обычном состоянии и... когда они выбрасываются на берег. Там должен быть низкочастотный сбой, программа его быстро выявит. Надо...

– Вас понял, шеф, – широко ухмыльнулся Райт, – ни слова больше.

Дженкинс вернулся, протягивая Коннору банку чего-то на вид алкогольного, на что тот разразился непереводимыми местигорскими ругательствами. Лани со вздохом поднялся на ноги и отправился к книжному шкафу, слушая вполуха, как планшет заливается всевозможными трелями, на которые Мёрф со своим прежним упрямством никак не реагировал. По началу они ещё вызывали в нём любопытство, он даже несколько раз облизнул SkyTAB и чуть было не сожрал – дархату пришлось наложить на девайс лёгкое электро-магнитное поле, но чем больше попыток предпринимали XV, тем сильнее это наскучивало зверю и даже, кажется, раздражало.

В голову закрадывались тягучие, густые – будто пролитое в океан горючее – мысли о том, что в этом мире, как бы он ни желал, как бы отчаянно не прикладывал к тому все усилия, ему уже никого не спасти. «Даже себя», – прошелестел несуществующим сквозняком внутренний голос. Лани молчал, глядя на портрет с сияющими, улыбающимися лицами. «В нём было столько света. Неужели стать таким, как он сейчас, судьба всех, кто...»

«Но он ведь спас тебя».

Лани вздрогнул, когда мелодичным серебристым перезвоном тишину надорвал высокий девичий голос. Даже Мёрф встрепенулся, недоумённо направив морду сперва в сторону дархата, а затем на планшет.

– Нашла!

Едва не запутавшись в собственных ногах, юноша стремительно вернулся на исходную позицию, в которой провёл почти всё утро. В левой половине экрана возникла растрёпанная – с торчащими из туго сплетённых кос завитками, слегка покрасневшая, но очевидно довольная Хирокити. К груди она прижимала толстенный, чудом не разваливающийся от старости и поношенности талмуд. Как только их с дархатом взгляды пересеклись, оба заалели до кончиков ушей. Надо отдать должное в этой ситуации Коннору, который немыслимой силой воли, не иначе, сумел удержаться от едких комментариев и напоминаний про пунш. Дженкинс, судя по всему, и вовсе забыл про тот случай и сейчас увлечённо, выкатив грудь вперёд, напирал где-то на фоне на бледного щуплого звукаря, пытаясь выяснить, с какого он района.

– Нашла, – уже тише повторила девушка, смущённо опуская взгляд. Она аккуратно сдвинула в сторону весь красочный хлам и водрузила по центру стола увесистый фолиант, в котором даже смутно прослеживалось выцветшее изумрудное тиснение.

– Никак откопала во мрачном замке древнего как мир, одинокого и вредного, покрытого пылью и плесенью колдуна? – восхищённо присвистнул Коннор. – Где уныние и скорбь гуляют по закоулкам, где не убирались так долго, что всё поросло грибами и травой, да и сам он, кажется, порос...

Лани предпочёл сделать вид, что не заметил в свою сторону косого ехидного взгляда, а Хирокити холодно отрезала:

– В библиотеке взяла. Вам бы тоже не помешало хоть раз туда заглянуть для приличия. Правда этот конкретный экземпляр я нашла в архиве. Вспомнила, что видела его на летней практике, когда помогала леди Изабелле перебирать старые рукописи и мануалы.

Перезнакомившись со всеми в студии «по-пацански», к ним присоединился Джен, с любопытством отпихивая Коннора. Лани, привычно обняв колени, устроился на полу перед планшетом, а Мёрф – у него на макушке, беспокойно перебирая всеми шестью лапами, чтобы удержаться. Вряд ли его внимание привлекла книга, которую он даже не видел, но, возможно, заинтересовал женский голос, отвлекая на время от стремления протаранить дыру если не в барьере, то в кухонном шкафчике, куда дархат предусмотрительно перепрятал все острые предметы.

– Это справочник ядовитых растений, в котором расписано их влияние на дикие неэксплуатируемые виды существ. Непопулярная штука, как и... омоксы, где бы то ни было.

«Неэксплуатируемые. Вот что мы с тобой такое», – грустно подумал юноша, почёсывая тёплый пушистый бок на голове. Настолько бесполезные по своей природе, что одного ввиду его особенностей нигде не держат как домашнего питомца или помощника, не используют в качестве лабораторного животного и даже в зоопарках детям не показывают, а второго просто заперли здесь – подальше от опасных вещей, практических занятий и... «С глаз долой, из сердца вон».

– У меня появилась идея, когда ты написал, что он с утра первым делом попытался атаковать горшок с пейотлем, – кинув на Лани виноватый взгляд, продолжила девушка. – В нём содержится мескалин, довольно сильный галлюциноген. В малых дозах даёт ощущение бодрости и яркости происходящего, может использоваться как лекарство от лихорадки... Но странно, что доктор выращивает его у себя, во многих странах пейотль запрещён.

Коннор очень выразительно задрал бровь, но в очередной раз тактично промолчал – кит только диву давался.

– В общем, я подумала, если дать омоксу кусочек этого кактуса в такой концентрации, чтобы вызвать у него кратковременные галлюцинации, скорее всего он смог бы вновь «ощутить» своего потерянного партнёра и заговорил именно на той частоте, которую мы ищем.

«Ведь лишившись его, ты поёшь совершенно иначе». Рука замерла, запутавшись в шелковистых перьях. Глаза остекленело смотрели в экран, а сердце отстукивало свой ритм слишком неспешно, слишком неторопливо. С лица исчезли все краски: кровь как будто застыла. Остановилась.

Перекинувшись с Хирокити парой фраз, Коннор глянул на дархата и озабоченно помахал перед камерой ладонью.

– Хэй, чувак, не смей выпадать из реальности. Мы лишь ненадолго дадим ему этой херни, Хирокити покажет тебе стабилизирующий контур, а потом ты сразу впихнёшь ему в пасть антидот, и всё будет окей!

– Нет, если это слишком, я могу поискать что-нибудь ещё, – торопливо залепетала Шибито, беспорядочно листая хрусткие страницы. – Мы можем... можем...

Часто заморгав, Лани рывком вернул себя во внешний мир и заторможено, словно сам был не вполне в здравом уме, помотал головой.

– Всё в порядке, – прохрипел; голос будто чужой. – Я просто...

Шум воды, почти заглушающий смех. Тихий шорох разбивающихся о кафель струй, столь причудливо напоминающий шёпот. Но тот, кто пробыл в океане столько лет, слишком хорошо знал его звучание. И единственное разобранное в общем хаосе слово: «Лори». Сжатое до боли кольцо в руке. Взгляд, прикованный к фотографии. Темнота, удушающая со всех сторон того, кто слишком устал светить.

«Просто вы тоже можете его видеть».

Файл klimbah.lbr, который ребята какими-то немыслимыми правдами и неправдами, привлечением недо-хакера с параллели, райтовскими связями из прошлого и плясками с бубном в настоящем всё же сумели раздобыть, лежал в глубоко запрятанной папке SkyTAB непрочтённым. Коннор пообещал, что они с Дженом не станут его смотреть. А Лани... Лани не хотел.

Взгляд в очередной раз скользнул по книжной полке, задержался на окне – небе, затянутом густыми свинцовыми тучами, едва коснулся душевой, воскрешая в голове мучительный образ, и сосредоточился на планшете.

– Что я должен делать?

В общем и целом можно было сказать, что эксперимент прошёл успешно. Получив «дозу», Мёрф в самом деле сменил частоту и набор звуков, перестал искать способы резко и окончательно оборвать своё существование и даже проявил небывалое послушание, пока Лани, преодолевая отчаянное смущение, заказывал еду, а чуть позже решил заняться готовкой. Заколки Тассии пришлись как нельзя кстати – не лезущая в глаза чёлка была не иначе, чем благословением свыше. Жаль, что на Лирее так уже не походишь: его и без этого постоянно дразнят; не хотелось давать Джену лишний повод выбить кому-нибудь парочку зубов. Но здесь он был совершенно один, если не считать увлечённо вьющего гнездо из его толстовки и носков омокса, умилённо наблюдающих за этим друзей и внимательно отслеживающей состояние зверька Хирокити. И ещё Луис, да. Луиса Лани забрал на кухню с собой. Просто чтобы было не так одиноко.

Не совсем «в целом» остались аптечка Мишэля и дальний родственник Луиса – пейотль, но потери были практически неощутимы. Простенький, расчерченный на полу гостиной материализованным детским мелком стабилизирующий контур к искреннему изумлению Шибито вышел у Лани с первой попытки почти идеально. Сам дархат удивлён особо не был: он всего лишь со своей привычной точностью и скрупулёзностью повторил её рисунок. Когда рис в кастрюле уже закипал, Мёрф, утомившись от дневных дел, уснул, и Лани исхитрился дать ему противоядие, не потревожив. Сонная девушка – в Торисе уже было далеко за полночь – устало попрощалась с парнями, на все благодарности упрямо отнекиваясь, что это нужно и ей тоже – теперь это тема её научной работы. Райт и Джей-Ви, заполучив запись омоксовых звуков нужной частоты, чтобы разобраться с нею уже завтра, отправились по своим ночным делам – сотрясать своей непревзойдённостью империю и шатать какие-то там (Лани так и не понял, да и не слушал особо, если быть честным) трубы.

Дархат стряхнул с футболки остатки муки от лепки пельменей, но, кажется, только больше её запачкал. Вздохнул, стыдливо покосившись на Луиса – футболка ведь не его – и тут же смущённо улыбнулся: «Ну что? Ты тоже виноват. Не сказал мне, где фартук».

Димсам – набор лёгких закусок причудливой лепки, столь популярный в Наньнине – был почти готов. Пускай обычно его подают до обеда, но вряд ли Мишэль с его распорядком и образом жизни имел привычку питаться как полагается, а значит тяжёлая пища на вечер ему была ни к чему. Лани глянул на время, поставил завариваться в чайнике пуэр, вытер ладони полотенцем и вернулся в гостиную, размышляя, чем ему заняться ещё. Руки привычно чесались взяться за уборку, но Бэртимор велел, выражаясь по-конноровски, «сидеть на жопе ровно», и юноша не осмелился прекословить.

Все выданные на выходные и на сегодня задания Каэсси он уже сделал и выслал ей. Рисовать не хотелось. Читать... тоже. Взгляд снова устремился в сторону книжных полок, а тело рухнуло на диван. Сердце стиснули стальные когти.

«Для чего меня было спасать?»

В наступающем сумраке мысли хаотично метались, завихрялись беспощадным водоворотом. «Если звёзды, вспыхнув, обречены погаснуть, зачем вы помогали мне? Почему не затянули в свои тёмные воды? Почему вытолкнули вверх подобно дельфину? Почему вы не дали мне просто...» Всхлипнув, юноша подтянул колени к груди и прикусил ладонь – дурная привычка, возникшая после плена как способ не дать себе утонуть в переизбытке ощущений. Чувств.

Зачем такого, как он, вообще спасать? С князем всё было много проще: Лани был нужен ему. Нужен он оказался и Коннору с Дженкинсом, которые упрямо всюду таскали дархата за собой. Быть может, и омоксу он был нужен. Ведь даже если у них ничего не выйдет, зверёк всё ещё нуждался в том, чтобы его кто-то любил. Хотя бы в отведённое ему время. Он был...

«Нужен?»

Вздрогнув, Лани осторожно разжал челюсти. Неглубоко втянул носом воздух. А затем горько усмехнулся своим мыслям: «Ну конечно. Кому-кому, а этому человеку от меня ничего не нужно». Ни к чему ему бестолковый неуклюжий мальчишка. Ни к чему свет. «Вы ведь только ждёте моего поезда до Лиреи, верно?»

Так легко, так внезапно боль внутри прошла, обратившись невесомым пером. Будто минувшей ночью вспорхнула к небу тысячей светляков и погасла. Растворилась невидимыми волшебными частицами в мире и разнеслась над ним. И вновь сконцентрировалась – в крепко стиснутой ладони. В россыпи распылённых в грудной клетке осколков. В скользящих по щекам ручейках. В кромешной тьме комнаты, в которой никто не включил свет.

Огоньки – снова – посыпались из его руки. Не светляки. На сей раз – цветные, сплетённые тонкой вязью чёрных проводов. Они рассыпались радужными искрами в стёклах очков и блестели – в сверкающих от уже привычных слёз глазах.

«Хотя бы в отведённое мне время. Хотя бы для себя. Но я не могу не светить».

Мальчик, устало заснувший на диване прямо в одежде, с мучными пятнами на подоле и расчерченных дорожками щеках. Свесившаяся к полу рука, во сне поглаживающая мерно вздрагивающие крылья с зеленцой. Перекосившиеся на лбу очки и девчачьи заколки. И мягкий полумрак комнаты: все шкафы, столы, горшки и растения окутаны мерцанием искусственных звёзд. Гирлянд.

«Потому что этот свет мне подарили вы».

«Ты знаешь, что такое квазар?
Из самых больших звёзд формируются самые страшные чёрные дыры.
Но нет ничего в обозримой вселенной, что сияло бы ярче них».