[icon]https://i.imgur.com/fohi25e.png[/icon]
– Ты... понимаешь, что ты сделал?
Лицо мужчины сильно осунулось. Под глазами – тёмные глубины ночных треволнений. Во взгляде, обычно уверенном и ровно горящем, как жизнетворящий печной огонь, еле теплится последняя успокаивающая искра. Голос не тихий – он свистит прохудившимися парусами на ветру.
Лани никогда не видел его таким.
Мальчик молчал, сосредоточенно разглядывая бледные пальцы ног, зарывшиеся в прибрежный песок. Он уже поведал Каикуа’Ана всё, что должен был произнести вслух: все события минувших вечера, ночи и утра. Но что от него ждали ещё? Раскаяния? Дархат очень сильно сожалел, что доставил родному племени своей выходкой столько проблем. Однако спроси его, поступил бы он иначе, Лани без сомнения ответил бы: «Нет». И это столь дорогое и безбрежно тёплое сердцу «нет» невероятно утешало его под обычно согревающим, но теперь ранящим прозрачными льдинками взглядом тёмно-карих глаз.
Венитаса рядом не было – его сразу же отправили к себе. Мальчик тяжело вздохнул и склонил голову ещё ниже. Хотелось обернуться вокруг недавних воспоминаний отчаянно защищающей своё сокровище муреной. Захлопнуть их в себе могучей силой вековой устрицы. Уйти во внутренние непостижимые глубины от остального мира, скрыться так глубоко, что их никто не достанет, и пусть ругают, пусть наказывают, пусть даже изгонят – ему не всё равно, но дархат очень вынослив, он сможет это пережить. Он полностью осознавал, на что шёл, несмотря на свой младой возраст.
Конечно же, Лани знал, что он сделал.
Но «нет» горело в нём сильнее.
Горело?
Кит прислушался к себе. Это не было похоже на огонь. Скорее сотни и тысячи зажигающихся чередой светляков в прибрежной воде. Его собственный подводный мир расцветал огоньками, пугливыми и весёлыми, всех цветов и оттенков, самых причудливых форм и размеров. Лани в своём воображении провёл меж них рукой, представляя, как они испуганно расплываются в разные стороны, подсвечивая маленькую ладошку, составляя бесконечное множество прекрасных узоров, перекликаясь световыми бликами на волнах – их собственной беззвучной песней. Настолько же прекрасной, как и всё то, что он испытал после встречи с Венитасом.
Каикуа молчал. Он ждал ответа.
– Если меня лишат племени, – тихо заговорил мальчик текучим голосом-ручейком, подрагивающим на случайных камнях, – то солнце над моим океаном зайдёт, и большая его часть навсегда погрузится во мрак. Но эта тьма не абсолютна. Над морем есть звёзды – все те дорогие мне воспоминания о людях здесь, о тебе, Каикуа, об этих местах, ваших словах и поступках, о моём прошлом в обеих ипостасях. А в самом океане – светляки, мои чувства, что родились благодаря Венитасу. Волшебные, чудесные огоньки. При свете дня они... их будет невидно. А я хочу их сохранить. Такими, какие они есть сейчас.
Мужчина помедлил, внимательно разглядывая уже не мальчика, но подростка. Лицо опущено, укрыто за низко свесившимися влажными прядями, однако даже отсюда было видно, насколько сильно сияют дархатские глаза, бросая отблески на песчинки и подбирающуюся к самым его ногам морскую воду.
Когда-нибудь это древнее и вместе с тем бесконечно юное создание поймёт, что настоящие искренние чувства неспособно затмить никакое светило, как сейчас – его яркий взгляд. Ещё прежде он вспомнит и осознает слова шаманки о том, что день и ночь неизбежно должны сменять друг друга, и этот круг никогда не должен быть прерван лишь по чьему-то хотению. Но раньше всего сам Каикуа начнёт винить себя за то, что собирался сделать.
Сердце чужеземца вмещало капельку больше, чем было положено на острове, и бесконечно преданный племенным устоям, он в то же время сохранил в себе любовь ко всем тем людям, что остались на большой земле, душам буйным, неустойчивым и мятежным – совсем не таким, как Кохола – но прекрасных по-своему. Даром, что Лани был именно Кохола, только он один из всего племени мог понять всех тех, кто живёт за океанами воды и звёзд. И только Каикуа мог понять его.
Пусть мальчик навлечёт на себя затмение, как сам того пожелал. Мужчина, находя в отражении его глаз собственный давно позабытый дух мятежности, испытал ответное желание: увидеть, как упомянутый китом небосвод расцветает ещё большим количеством звёзд. А в свете нескончаемого дня их и впрямь не рассмотреть.
Однако первый шаг как раз-таки должен был подтолкнуть его обратно к солнцу.
– Ты не будешь присутствовать на совете.
Пронзительные синие глаза пытливо уставились в смуглое лицо, обрамлённое витыми косами. Взгляд мужчины оставался нечитаемым, но, кажется, льдинок в нём стало чуточку меньше. Лани молчал, совсем как Каикуа недавно. Их разговоры всегда были такими – без лишних слов. Тишины в них было примерно столько же, сколько и воды на планете. Но чтобы расцветала жизнь, распускаясь прекрасными цветами, тянущимися к самому небу, земля необходима.
– Я солгу. Скажу всем, что тем дархатом был не ты. Скажу, что ты спас Венитаса, и вы вдвоём переждали ночь, укрывшись на берегу восточнее нейтральной зоны.
И это был второй шаг. Мальчик не умеет врать. Но умел – Каикуа’Ана. Племя доверяло ему безоговорочно, иначе бы не избрало своим связующим. Такая ложь была самой страшной из всех, но она – необходима. Когда-нибудь Лани поймёт это, и сие предопределит его путь, а пока... Мужчина поднялся с камней, запахнул потуже цветастый халат и уверенно развернулся к океану спиной, намереваясь вернуться в поселение.
Беззвучное «почему» прошелестело ему вслед, окатывая спину кристально-чистым взглядом. Высокая фигура остановилась лишь на миг.
– Потому что я ка’ману ка’упу хало ‘ало о ка моана. Потому что я доношу племени не слова. Я доношу людям его волю.
________________________
* (местн.) «Альбатрос, наблюдающий за океаном».
Лани было велено не показываться на глаза местным и неместным до окончания срока пребывания на острове гостей с большой земли. Каикуа’Ана оставался связующей нитью между дархатом и племенем, однако теперь тщательно отслеживал, чтобы данное указание строжайше выполнялось: это было в интересах и самого нарушителя. Обоих нарушителей.
Мальчик не знал, что сказали Венитасу, но всё равно волновался за него, пусть даже в обеих вариантах истории – правдивой и ложной – юноша с зелёными волосами был невиновен. Но как же неспокойно было человеческому, отчаянно бьющемуся пойманной птахой сердечку, которое, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди от любой мысли о бледно-нежном лице, словно лепестки прячущихся в тени цветов, и тонких мягких рук, столь бережно касавшихся его, пока они плыли обратно. Совсем не чета немного грубым и развязным островитянам.
Отныне кит не проводил почти всё дневное и ночное время в воде. Он сидел на камнях, рассеянно глядя на тонкую перемычку меж небом и морем, зачастую становящуюся почти невидимой, наблюдал, как алое зарево сменяется очаровывающими своей красотой кучевыми облаками, а за ними проступает безмятежная лазурь, слегка подёрнутая белой пеленой. В бесконечно синих глазах отражались солнце и луны, звёзды и светляки. А порой его взор заволакивали такие же тёмные тучи, что проходили мимо, едва ли не сдувая хрупкое тело со скал, лицо обуревали хмурые чувства, которые кит всеми имеющими у него силами старался пережить, а из глаз внезапным ливнем катились слёзы.
Сам Лани почти не шевелился. Каикуа, находя его раз за разом на одном и том же месте, сравнивал про себя левиафана с иссыхающей на песке медузой или с некогда прекрасной актинией, с выбросившимся на берег морским животным, а его молчание – с заупокойной мессой по мечте. Прекрасная песня, которую никому не суждено услышать.
– Мы сделаем вот что, – сказал он однажды, понимая, что больше не в силах на это смотреть. – Через пол-луны в поселении, как ты должен помнить, состоится ‘аха ‘аина пуа.
Лани, отвлёкшись на мгновение от своей грустной беззвучной мелодии, недоумённо вскинул голову. Празднество поздно распускающихся летних цветов. Все улочки и дома будут пестреть вернонией и рудбекией, вероникаструмом и посконником. Быть может, он бы смог даже забраться в горы за нежно-голубым дельфиниумом, так точно передающим оттенки неба и океана, но... ему ведь нельзя там присутствовать?
– «Небесный Кит» туда не попадёт, – вторил его мыслям Каикуа, а затем склонил голову чуть на бок. Уголок его губ почти незаметно приподнялся. – Но придёт безымянный ребёнок в красивой маске из перьев и цветов. Справишься?
Брови Лани в один миг взлетели выше ниспадающей чёлки. Он не мог поверить своим ушам. Сам «смотритель» дозволил ему явиться туда и, возможно («Только возможно!» – убеждал он себя) увидеться с Венитасом ещё раз?
– А как же... – столько всего хотелось спросить и узнать, столько раз уточнить, «почему», и всё равно не поверить своему счастью, но вряд ли это те слова, которые имеют в данном случае хоть какой-то вес, а значит – нет смысла их произносить. Дархат нахмурился, замолчав, и опустил взгляд на свои скрещенные на коленях руки. Вот что имеет значение. – Моя кожа. И глаза.
Совсем несвойственная островитянам бледность всегда выделяла его среди соплеменников. Из тех, кто пребывал сейчас на острове, только Лани и Вес могли «похвастаться» столь жемчужным оттенком кожи. Даже если удастся прибегнуть к плану Каикуа, даже если облачиться в непроницаемые одежды и надеть маску, его в любом случае выдадут руки и нечеловеческие глаза.
– Цвет кожи способна изменить моя магия иллюзии, – задумчиво произнёс мужчина. – А вот со свечением она вряд ли справится, у тебя это... природное. Но ты должен уметь сам, Небесный Кит. Попробуй воспользоваться своей мимикрией.
Лани задумчиво заглянул в лицо собеседнику, уложив щеку на локоть опершейся на колено руки. Каикуа проявил уважение, не став называть мальчика дархатом, памятуя, как тот дёрнулся от этого слова впервые и попросил больше никогда не говорить так при нём, но минувшая вдали от поселения ночь изменила многое. Разговор с Венитасом помог киту понять, что чудовище внутри – лишь часть его самого, та часть, которой он может управлять. А значит, сможет и свечением. Главное, держать свои чувства под контролем.
Помпоны агератума – цветка, чье название переводится как «нестареющий» с чужеземного языка и чей цвет сочетал в себе одновременно оттенки рассветного неба и полуденного океана, – вместе с перьями белой ману меле по краям украшали лицо Лани, скрыв его почти целиком. Несколько соцветий вербены вплетены во вьющиеся от сухости отросшие волосы, делая его вкупе с высоким голосом куда больше похожим на девочку – почти идеальная маскировка. Кожа непривычно смуглая – была таковой для всех кроме Лани и Венитаса. «Только до момента, когда Схалас будет в зените», – так напутствовал его Каикуа. Большой спутник Проциона достигнет наивысшей точки где-то к середине ночи, и для дархата очень важно было не упустить этот момент. Тогда – иллюзия развеется, и если это произойдёт на глазах соплеменников, то беды не миновать.
Но до тех пор Лани был предоставлен самому себе, празднику и... «Где же Венитас?»Пальцы и взгляд рассеянно скользили по крупным шелковистым листьям канны, цеплялись – за мелкие цветки селовианны и настурции, утопали в пушистом золотарнике. Букеты любых оттенков, ощущений и размеров множились и заполняли всё обозримое пространство. Люди в пёстрых масках и одеяниях. Счастливый смех, переливающийся тысячей радостных нот и отзывающийся на сердце лёгким беспокойством. Среди них не было той музыки, которую он бы узнал издалека. Мелодии его голоса. «Венитас».
Платье путалось в ногах и хваталось коварными водорослями за тощие колени. Каикуа и впрямь нарядил его как девчонку, но Лани это ничуть не смущало. Он лишь подбирал повыше ярко-бирюзовые юбки, привставал на цыпочки и старательно выглядывал в толпе зелень полюбившихся волос. «Венитас».
– Привет. **
Лани озадаченно огляделся по сторонам в поисках источника голоса и только тогда догадался опустить взгляд. Перед ним стояла совсем ещё малышка, на вид лет пяти, протягивая в пухлой ручке очаровательную белую хризантему.
– Ты знаешь, что означает этот цветок?
Мальчик присел перед крохой на корточки и с улыбкой кивнул.
– Да. Это символ самой близкой звезды, делящейся с нами своим теплом и светом. Символ Архея.
Девочка захлопала в ладоши: звонкий смех переливался капельками-колокольчиками, подвешенными над дверью шаманки, играющими свою собственную мелодию на ветру, и внезапно вручила хризантему дархату.
– Тогда я хочу, чтобы ты подарила этот цветок тому, кто тебе нравится!
Лани недоумённо коснулся пальцами тонкого стебля и только сейчас заметил под нежно-белыми лепестками – ярко-алые, в самом низу и совсем невидимые сверху. Гибрид двух сортов? Но мысль малышки была такой же кристально-чистой, как и мелодия её голоса: подари сию хризантему тому, кто для тебя – твоё солнце. Чтобы скрыть смущение, кит уткнулся носом в пока ещё нераскрывшуюся сердцевину, изо всех сил наслаждаясь сладковатым, медовым, столь притягательным запахом, а затем поднял глаза. Девочки уже и след простыл. Что за чудной ребёнок?
По бокам улочки проплывали лавки со всевозможными сувенирами и яствами. Запахи вкусностей местных и заморских – по выуженным у чужеземцев рецептам в обмен на сокровища морских глубин – пробуждали в дархате аппетит, но: «Утри слюну, Лани», сейчас он был всецело поглощён поисками. «Венитас».
В маленьком самодельном прудике в центре небольшой импровизированной площади плавали разноцветные рыбки, которых всем желающим предлагалось выловить на удачу сачком и выпустить обратно. Мальчик невольно засмотрелся на отражение в мерцающей воде подвешенных меж крышами гирлянд, таких пёстрых, очаровывающих своим свечением. От них было сложно отвести взгляд. Но: «Венитас».
И всё же в конце улицы он не смог не остановиться, сражённый красотой, яркостью и цветом, облачёнными в хрупкую, почти прозрачную бумажную оболочку, что так напоминали мальчику его собственные чувства к зеленовласому юноше.
«Воздушные змеи. Какие... прекрасные. Ю’и».
________________________
** Здесь и далее прямая речь на родном языке Кохола, но для облегчения восприятия пишу на «архейском».
[/float]Он хотел сделать этому человеку что-нибудь приятное, как-то умерить не только физическую боль, но и душевную, ведь невозможно чувствовать себя хорошо после такого обращения, даже когда тело не повреждено. Быть может, подарить ему цветов, как делали люди племени, когда выражали кому-то свою радость, признательность или почтение? Но до берега было далеко. Конечно, подводный мир тоже полнился цветами, зачастую ещё более прекрасными и удивительными, чем те, что распускаются на поверхности, однако срывать их было жаль, да и сами они неспособны жить без воды. Тогда ему в голову пришла идея получше.
[/float]После их минувшей встречи Лани чувствовал себя заметно лучше. Словно исцелил от душевной боли не только того юношу, но и самого себя. Вдобавок у дархата прибавилось хлопот: к дикому пляжу прибило стайку охочих до сытного планктона 
