“Ужас? Может ли это как-то быть связано с тем, что я успел увидеть про неё, и может ли быть, что студенты понимают её природу куда лучше, зная, что именно можно ожидать?..”
Вопросы сыпались один на другой с каждым новым словом, жестом, отсутствием прямого взгляда доктора Хирокити, как конфетки в фантиках в вазе, в которую ты запускаешь когтистую лапу, но ни одна из конфет так и не цепляется за коготь, проскальзывая между белыми меховыми пальцами.
Как будто так и задумано.
Юпитера не покидало ощущение, что перед ним как будто бы специально высыпали этот цветастый ворох всего, чтобы посмотреть, к какому фантику он потянется в первую очередь, какой из всех захочет развернуть первым.
И развернет ли?
И самое интересное, доктор Хирокити словно бы и не скрывала, что получает удовольствие от складывающейся ситуации, а количество его вопросов, которое чаще всего пугало неподготовленного слушателя, мало знакомого с Юпитером, словно бы зажгло еще больший азарт в его новой знакомой.
“Ей понравилось”.
Он видит, что она смотрит на него, но очки, надетые как будто не для коррекции зрения, а именно для того, чтобы скрывать, так вот они все еще успешно маскируют ее взгляд, и эта игра в гляделки в одностороннем порядке нарушает некий внутренний баланс, создавая ощущение, что за ним наблюдают, в то время как он остается “за стеклом”, пребывая в неведении.
Это тоже может быть связано с тем, что он узнал, но так и не смог до конца понять.
Уши слегка дрожат от напряжения, но он все еще может это скрывать, по крайней мере — ему кажется, что у него все еще легко это получается. Хирокити загибает пальцы, отвечая на вопросы, и он сглатывает, чтобы не перебивать, потому-что слова, готовые оформиться в новые вопросы, предательски просятся на свободу.
В голове Юпитера ваза с блестящими конфетами оживает от внутренних шевелений, и из фантиков медленно выползают маленькие ракоскорпионы, обнажая черный с красным отливом хитиновый покров, разрезают надвое шелестящую обертку и стремительно увеличиваясь в размерах, расползаются в разные стороны к ужасу местных студентов.
Картина в воображении настолько реальна, что он поднимает руку в воздухе, чтобы дотронуться до одного из, но вовремя спохватывается, и продолжает движение до уха, лишний раз приглаживая встопорщившуюся шерсть.
После того, как Хирокити сетует на ограниченность некоторых опытов в связи с их неправомерностью, в голове постепенно складывается понимание того, что же может вызывать такой ужас у студентов, и он не может удержаться от понимающего смешка, вспоминая, как Мериаль несколько раз останавливал его в те моменты, когда Юпитер с целью изучения некоторых не особо опасных мутантов из аномальных зон заходил чуть дальше обычного.
Это та его часть, которую он обычно держал в узде, и которая получала редкую и ограниченную свободу только в те моменты, когда он, погрузившись во что-то с головой, напрочь забывал о этической составляющей вопроса. Той его части было практически наплевать на этику, ведь та его часть жаждала процесс узнавания со всеми его составляющими полярностями.
При появлении мёртвой цикады на столе мысль не успела догнать саму себя, лишь смутно формируя будущий посыл, и Юпитер разве что успел продвинуться чуть ближе, отставив в сторону кружку, как в следующий момент доктор делает то, что задумано — оживляет цикаду, заставляя её шевелиться.
— Некромагия, значит… — только и успевает начать Тери, внимательно рассматривая цикаду, ставшую как будто ещё более неживой, чем до этого. Рука снова поднимается в воздух, непроизвольно, желая прикоснуться, понять природу этого явления, с которым он еще ни разу не сталкивался.
Ожившая цикада — тоже одна из деталек в этой сложной конструкции.
Ему стыдно признаться самому себе, что он, настолько очарованный этим зрелищем — упустил момент, когда цикада сорвалась с места и ринулась прямо на него, слишком быстрая, чтобы среагировать, поэтому он так и замирает, слегка расширяя глаза, и когда Хирокити хлопает в ладоши, одним движением перемалывая цикаду в прах, в его голове с треском рушится башня из цветных деталей вперемешку с конфетами в блестящей обертке.
Он поднял глаза на доктора, которая снова умудрилась выдать сразу несколько противоположных друг другу эмоций за минуту, и положив наконец руку на стол, принялся водить по столу когтями. Аккуратно, чтобы не оставить царапин.
— Она была ожившая, но все равно — не живая. Что это? Заигрывание с материей, пустой оболочкой, в которой не осталось души, если она там вообще была, или все таки вызов тем силам, которые даруют нам жизнь? Я, признаюсь честно, сам не могу оперировать таким направлением магии, и ограничиваюсь воздействием на живое. Но знаете, что касается этических соображений, то иногда я поражаюсь, насколько несправедливо некромагия оказывается в опале, в то время как протомагические исследования не вызывают ни у кого вопросов, как что-то само собой разумеющееся.
Юпитер перевёл взгляд на ее очки в очередной бессмысленной попытке заглянуть чуть дальше стёкол, и поймав в них отблеск своего отражения, продолжил:
— И это действительно интересно, почему выставляя условие на неприкосновенность после смерти, тем не менее, не идёт речи о контроле вмешательства при жизни. Я немного думал об этом, в контексте естественного хода жизни любого живого существа, и ответ, который напрашивается сам собой — это страх. Суеверный страх, насквозь пропитанный культурными установками, который вынуждает проводить черту, запрещая экспериментировать со смертью, и как любая другая сильная эмоция, затуманивающий разум настолько, что забывается избитая истина о том, что живые обычно представляют куда большую угрозу. Но конечно, это не единственная причина.
Рассуждения Хирокити наслаивались одно на другое, как будто ведя к какому-то логическому завершению, а внутренняя интуиция Юпитера маленькими колокольчиками звенела все чаще и чаще, но он сознательно игнорировал этот звон, продолжая просто держать это в уме, и ничего с этим не делая.
Он не уставал складывать в отдельный мысленный ящик обрывки ее фраз про “льготы и поблажки”, не забывая про “особенности строения”, на эти обрывки можно было клеить яркие красные стикеры, но даже без стикеров он точно не забыл бы об этом, и это тоже было частью той большой цветной конструкции, которая продолжала складываться в его голове, по мере того как вела разговор доктор Хирокити.
Она знает, что он тоже наблюдает за ней.
Сейчас, на протяжении этого диалога они оба изучали друг друга, но только Хирокити делала это чуть более вызывающе, добавляя в процесс некий элемент экспериментальной игры, а он же, по привычке, обрабатывал процессы в голове, выдавая себя только блеском глаз и легким дрожанием голоса.
— Ранее не изучался во внешних условиях? Закономерный вопрос — как тогда получилось, что он в них оказался? Как я успел заметить по осколкам, емкость, в которой хранился образец, словно взорвалась. Видимо, это и есть те самые погрешности, о которых Вы говорите, — словно отмерев после случая с цикадой, Юпитер принялся задавать новые вопросы про эксперимент, забыв про договоренность перейти на “ты”, — образец разбил стекло? Сейчас он выглядит достаточно спокойным, но…возможно ли, что нечто спровоцировало его? Почему-то складывается впечатление, что это внешний раздражитель, побудивший его вырваться наружу, и судя по всему, это случается впервые, я прав?
Услышав внезапное разрешение курить, он сначала замялся, но подумав, кивнул, соглашаясь со словами Хирокити:
— Благодарю. Действительно, возможность поговорить с кем-то вне насаждаемых социальных установок — большая редкость, и я с радостью этой возможностью воспользуюсь, — с этими словами он аккуратно достал из портсигара сигарету цветом чуть темнее и подвинув табурет ближе к стене, облокотился об нее и с плохо скрываемым удовольствием закурил, стряхивая пепел прямо в пустую кружку, — хотя настоящим кавалером меня еще никто не называл. Если Вы так считаете, то это для меня неожиданное открытие.
Возможность курить параллельно диалогу дала Юпитеру некую внутреннюю степень свободы, благодаря которой ненавязчивое ощущение комфорта стало чуть ярче, словно в фоторедакторе добавили насыщенности. Он был благодарен даже не сколько за возможность курить, а сколько за возможность быть собой чуть больше, потому-что даже об этой его привычке знали немногие.
— Слишком много чувств, говорите? Смотря с кем сравнивать, — задумчиво протянул он, делая упор на последней фразе, наблюдая как доктор занимается неожиданной ревизией на стеллажах, параллельно борясь с непослушными волосами.
Неожиданно изданный ей звук, так походивший на животный, заставил его задержать дыхание, словно проверяя, не ослышался ли он, настолько это не вязалось с той эфемерной концепцией, которую он успел о ней составить, но она уже закончила, мгновенно переключая его внимание на свое новое заключение.
И это заключение безжалостно ударило под дых, заставляя резко выдохнуть, чуть не поперхнувшись дымом, отвести глаза, уставившись словно в пустоту, сконцентрировавшись в одной точке, не видя перед собой ничего, на несколько секунд, которых ему хватит, чтобы снова прийти в себя.
Он смотрит на Хирокити, проверяя, заметила ли она, какую реакцию вызвало ее предположение, но она в этот момент хватает одну из многочисленных папок и вытаскивает оттуда какую-то картонку, которая при ближайшем рассмотрении оказывается картой с двумя влюбленными.
“Что еще ты сможешь понять?”
— Насколько детально прослеживаемый символизм, — он проводит по карте когтем, мысленно рисуя линию ровно посередине, разделяя двух нарисованных человечков, — любовь, к слову, — это всегда про выбор. Выбор, который мы совершаем непрерывно.
Возможность что-то понять про другого — это тоже результат обоюдного выбора.
Доктор изучает найденные ею документы, параллельно рассуждая, но он чувствует, что она не перестает подмечать, и что непрерывный анализ — то, что работает у нее в фоновом режиме, так же как и у него.
Смутившись вопроса про “крайне личный интерес”, Юпитер прислушался к своим ощущениям, и удостоверившись, что снова собран и спокоен, снова потянулся к портсигару, формулируя дальнейший ответ:
— Проекция ожиданий имела место быть, Вы правы, и я думаю, что она сработала в обе стороны. Как я уже сказал, у меня есть веские основания считать, что контакт между катци и хаари случился многим раньше официально заявленной даты, и скорее всего, на почве личных интересов конфликт был искусственно создан, а агрессивные намерения были транслированы в обоих направлениях. И само собой, посаженное зерно прорастет, и случился это в какой-нибудь неподходящий для хаари момент. Например, когда Тиамут окажется весь заселен катци, ничто не сможет помешать им развязать войну в масштабах одной планеты. Возможно, у них даже есть стратегия, согласно которой они прикидываются нашими друзьями и планомерно захватывают все наши планеты, — стряхивая пепел в кружку, он с некоторым сожалением понимал, что вряд ли сможет снова налить туда кофе, а значит придется либо просить новую кружку, либо идти мыть эту, прерывая диалог.
— Не подумайте, я прекрасно осознаю, что не все катци на самом деле несчастные и оклеветанные моей расой, но и хаари не такие белые и пушистые, хоть это и может выглядеть так, словно я пытаюсь очернить своих сородичей. Я стараюсь смотреть на ситуацию трезво, допуская возможность очередной войны в результате начавшейся экспансии. Стараюсь быть объективным, вне контекста собственных чувств, которые, как Вы верно заметили, действительно играют роль ограничителей. Но знаете, по личному опыту, если бы не эти ограничители, делающие меня особо пристрастным в определенных ситуациях, возможно, я бы не захотел отказываться от остальных сковывающих меня рамок. Замкнутый круг, получается. Болезненная зависимость от чувств, когда ты бежишь от одного их проявления к другому, но в итоге все это оказывается лишь обратной стороной одной медали.
Ему хотелось спросить в ответ, почему доктор сама делает такой странный акцент на чувствах, словно для нее это тоже имеет свое, особое значение, но она внезапно остановилась в своих поисках по страницам, упомянув его последний вопрос.
Сигарета тлела краснеющим огоньком в неподвижной руке Юпитера, наблюдавшем как доктор Хирокити меняется, в буквальном смысле обнажаясь до самых костей.
В кабинете стало слишком тихо, казалось — можно было услышать как падает пепел, можно было почувствовать чужое дыхание, если бы сейчас не стало понятно, что в этом помещении все это время дышал только он.
Конструкция из разноцветных кубиков в его голове трансформировалась, принимая очертания скелета, фантики из под конфет прилипали к нему нежными голубыми цветами, дополняя наконец-таки цельный образ.
Он во все глаза смотрел на торжество смерти, не скрывая смеси восхищения и шока, слегка подавшись вперед, жадно хватая взглядом каждую косточку, каждую металлическую вставку, понимая, что вряд ли еще раз это увидит.
Метнулся взглядом к чужим глазам — мертвым, в последний момент, когда Хирокити уже возвращала себе человеческий облик и надевала очки обратно. Несомненно, ей понравился произведенный эффект. И он не мог отрицать, что и ему тоже.
— Будь я живым мертвецом, тоже не отказывался бы от такого способа воздействия на студентов, — практически по слогам произнес он, откидываясь назад и снова прислоняясь к стене. Он внимательно посмотрел на Хирокити, вглядываясь в обманчиво человеческий облик, пытаясь снова разглядеть под кожей костяной каркас, и поддавшись сиюминутному порыву, снова подался вперед, одновременно нашаривая рукой портсигар:
— Но если это иллюзия, и скелет, как Вы говорите — тоже морок, то где же тогда настоящая Вы? В чем настоящая Вы? Вне призрачного тела, вне костей, ведь Ваша суть определенно не может быть в костях, значит..? — ещё более заинтересованный, чем раньше, когда ему удавалось лишь слегка нащупать суть, он хотел понять то, с чем сейчас столкнулся впервые в жизни, вот так просто, в этом заваленном документами и приборами кабинете, где пол усыпан мертвыми цикадами, в террариуме сидит результат эксперимента над хо’ололи и некромагически оживленным октопусом, а за окном, тем временем, продолжается жизнь, и сейчас, находясь в самом, казалось бы, эпицентре всех возможных форм смерти, он продолжает, — Вы показали мне свой облик, сказали, как Вы называетесь, и это внесло некоторую ясность. Но это все еще не отвечает на мой вопрос о том, кто Вы, доктор Хирокити. Точно так же как то, что я — хаари, вовсе не объясняет всю мою суть. Я, конечно же, мало осведомлён, но мне кажется, что определение “нежить” как будто бы накладывает определенные установки, и судя по тому, что я успел увидеть, Вы не вполне в них вписываетесь.
Последние слова он произнес с легкой полуулыбкой, давая понять доктору, что то немногое, что он успел узнать о ней все равно ему нравится, и нравится как раз таки еще и тем, что не поддается классификации. Все, что не поддавалось разбору и определению — притягивало его, побуждая изучать тщательнее, чем обычно, раз за разом восторгаясь уникальной неопределенностью, исключительностью, показывающей хаотичность этого мира во всем его великолепии, без разницы, в каких формах.
Со смертью в таком ее проявлении он еще не сталкивался, ведь из всех смертей, что он успел увидеть, эта была — самая живая.
Что и было продемонстрировано в следующие секунды, когда Хирокити первым неаккуратным жестом задела его портсигар, а вторым неаккуратным движением впечатала локоть в стоящий рядом террариум, от чего он моментально пошёл трещинами и в те же секунды разлетелся на осколки.
Юпитер, уже было потянувшийся к портсигару следом за Хирокити, застыл, не ожидая подвоха, и уже в следующий момент оказался опрокинут налетевшим на него Грёзиком, чьи щупальца моментально присосались к рукам, пробираясь выше по белому меху.
Юпитер нахмурился, ожидая дискомфорта, но не почувствовал боли.
В голове складывались защитные заклинания, а рука была готова материализовать защиту, но не атакуя, нет — все же он даже в таком положении помнил о важности эксперимента, но огромная черная волна вымела из головы вообще все мысли, оставив перед собой только то, что он сейчас наблюдал.
Огромная чёрная волна сейчас заполняла пространство рядом с ним, поглощая звуки, запахи и ощущения, оставляя за собой только холодное космическое ничто.
Экспериментальный образец сначала переливался всеми цветами радуги, а после, став непроницаемо черного цвета, начал принимать болезненно знакомые очертания, заставляя усомниться в реальности происходящего, заставляя искать в формирующихся очертаниях знакомые зеленые глаза, искать — и не находить, задерживая дыхание, не моргая.
Внутри подсознания, в самом конце темного коридора, освещаемого одной тусклой лампочкой открывается дверь в самую темную комнату, в которой стоит старый шкаф с наглухо забитыми деревяшками дверцами. Свечение из под заколоченных створок начинает светиться зеленым светом, и у Юпитера до боли схватывает дыхание в очередном, самом сильном приступе, и в этот раз он даже не надеется, что переживет его, принимая возможность наблюдать хотя бы отголосок того, что так долго старался спрятать в самой темноте.
Резкий обжигающий холод заставил глубоко вдохнуть, возвращая в сознание, и Юпитер пришел в себя, наблюдая как экспериментальный образец съеживается до привычных размеров.
Удостоверившись, что он все еще находится в том самом кабинете Академии, Тери старается контролировать холодное дыхание, наблюдая как азот расползается по полу, добираясь до стеллажей.
Интересно, сможет ли он списать очередную паническую атаку, вызванную посттравматическим расстройством реакцией на внезапное нападение Yume-228?
Сидя на полу, Юпитер все еще безучастно наблюдал, как Хирокити с будничным видом перемещает образец в криостат и закрывает крышкой, как бы показывая, что в этот раз то он точно не вырвется.
Доктор извиняется и протягивает руку, чтобы помочь подняться, и он знает, что нужно что-то сказать, но слова застревают в горле, потому-что в этот момент он заново учится дышать, и между словами и действием выбирает все-таки действие.
Схватившись за девичью руку, на удивление крепкую и прохладную, он поднимается и перемещается обратно на табуретку, словно на спасательный плот в море азотного тумана, который постепенно растворяется в воздухе.
Так же молча он принимает из ее рук портсигар, закуривает, отмечая, что пальцы не дрожат, и он все еще может сохранять внешнюю видимость спокойствия.
И так же молча он выслушивает рассуждение доктора об особенностях посмертных экспериментов с эмоциями.
Молча принимает факт того, что скорее всего случившееся было частью эксперимента, неважно — запланированного или нет.
Хирокити смотрит на него, улыбаясь, с долей вины и любопытства, предлагая участие в эксперименте и ожидая его решения. Юпитер все еще помнит ее мертвые глаза, но не может отделаться от мысли о том, что не злится на нее, хотя у него есть все на то основания.
Это не то, за что нужно злиться, когда имеешь дело со смертью.
Она всего лишь увидела ту мертвую часть, что неизменно следует за Юпитером, тенью прячась в его сердце. Интуиция его не подвела, и он не жалеет, что не послушал ее, зная, что что-то должно случиться. Вспыхнувшие эмоции работали как топливо, и даже если бы он знал заранее, что чудо некромагического эксперимента атакует его — он бы не ушел из этого кабинета.
Он делает еще пару затяжек, и наконец, чувствуя, что снова может говорить, отвечает:
— Не законно, опасно, и не этично…примерно так выглядит добрая часть моей работы на Дискордиуме. А что касается предложения принять участие, так я уже начал в нем участвовать, не так ли? И после того, что мы оба увидели, мой отказ будет величайшей глупостью.
Окончательно придя в себя, он тушит сигарету о донышко кружки, поправляет галстук и встает. Слегка наклоняет голову, смотря из под всегда как будто бы нахмуренных бровей, что вместе с вежливой полуулыбкой вызывает необычный контраст.
— С удовольствием приму дальнейшее участие в Вашем эксперименте. Принимая во внимание возможные погрешности, я отказываюсь от дальнейших претензий.
“Даже если они будут обоснованы”.
Тусклая лампочка в коридоре подсознания взрывается и гаснет в тот момент, когда Юпитер представляет, какие формы сможет принять Yume-228 при взаимодействии с “трупом, полученным в состоянии фрустрации”.
Отредактировано Юпитер Тома (2023-12-29 13:46:24)
- Подпись автора
Для возникшего в результате взрыва профиля не существует «завтра»
[/float]«Что ж, приступим». Дёрнув уголком губ, ассистентка аккуратно переступила через сваленную посреди кабинета стопку книг, загрузила в контрольную ячейку параоптического теорефрактометра принесённую банку с формалином, активировала вокруг неё светонепроницаемую капсулу и открыла криостат. «Опытный образец» под кодовым номером Yume-228 и ласковой кличкой Грёзик лениво плавал в похожей банке с фосфоресцирующей бирюзовой жидкостью, которая при иных условиях давно должна была обратиться слитным куском льда. Два больших сиреневых глаза с любопытством уставились на девушку и поочерёдно моргнули. 
[/float]У Yume-228 были серьёзные проблемы с фиксированной формой тела, которое так и норовило уподобиться жидкости: расплывалось по полу и подскакивало подобно желе. Кроме небольшого уплотнения в верхней части тела с плавающими по нему глазами и прорастающих откуда угодно щупалец в нём вообще не было ничего фиксированного, и передвижения, несмотря на стремительные рывки, давались ему с ощутимым трудом. Кроме того, по светящемуся влажному следу его было совсем несложно вычислить. 
[/float]Воротника чёрной рубашки под халатом касались голые, звеняще белые фаланги. На месте шеи остался один позвоночник, а голова, лишившись волос, обратилась изящным, инкрустированным металлическими вставками черепом, по которому на месте разукрашенных прядей стекали крохотные цветы. Нижняя челюсть приоткрылась, повторяя характерные движения рта:
