...Всё тленное - герметика
Бог нем
И вселенная герметична...

- Чудесное мясо, янгонский соус как-никогда лучше подчеркивает послевкусие.
- Полностью согласен, Я.
Два Горацио ужина. Сидя напротив друг друга они, тем не менее, едва могли различить белки глаз собеседника, настолько длинным был стол, заставленный едой и напитками. Мяса, фруктов и вина столько, что целая людская деревня сможет прожить с одного только стола неделю или две. Золото и серебро стекало по потолку вниз, на стены и пол, в самых причудливых узорах, органично сплетенных из традиций разных культур и эпох. Нежные огоньки свечей спокойно двигались в такт неспешного светского разговора, склоняясь то в одну сторону, то в другую. Горацио проводил одни из самых приятных минут, что вообще можно представить - он уделял время самому себе в романтической, интимной атмосфере. Какая же еще должна быть атмосфера в любящем сердце?
- В этот раз Ты получился особенно удачно. В следующий раз нужно приготовить еще и позвать кого-нибудь, не одному же наслаждаться этим божестве...
- В смысле, Я получился удачно?
- Ты не понял? До сих пор? - Горацио засмеялся и пережеванная еда повалилась из искореженного рта, - Аха-ха-ха, возможно я перестарался, корректируя мозг!
Горацио посмотрел на ноги, но ничего не увидел: обе были отрезаны по ягодицы. Человек в ужасе перевел глаза на золотое блюдо, в котором лежали обглоданные кости.
- Нет-нет-нет, НЕТ, ТЫ НЕ МОГ! - животный ужас захватил разум калеки.
Он упал, резко потеряв равновесие. Кровь толчками била из обрубков, но Горацио не замечал, истерично крича и плача. Горацио медленно подошел к своей жертве, сел той на грудь и принялся душить двойника.
- Ты должен умереть. Не дергайся, ты ведь знаешь, что я не прекращу.
Влажный мерзкий хруст.

Мокрый от пота, Клеричи медленно дотронулся до шеи, не открывая глаз. Ничего. Простыни облепили нагое тело, будто бы захватывая в путы, но на нем никто не сидел. Человек приподнялся на ложе и наконец открыл голубые глаза, из которых беззвучно потекли слезы. Добрый десяток зеркал отражали трясущуюся фигуру, сжатую в комок. Через пару минут он поднял голову и встал, заглянув в одно из отражений - трещины разбитого зеркала проходили прямо по его лицу.

Алькор встречал преданного сына Архея. Процессия Горацио проходила по славному городу Лау, где был организован целый фестиваль, приуроченный к приезду известного мецената. Хуман посетил несколько приютов, пожертвовав круглые суммы. Заглянул в свою любимую оперу: ему особенно нравилось звучное "Ля" одной артистки, услышав которое, он сразу же ушёл, имея в виду, что лучшее Горацио уже услышал. Это можно назвать традиционным ритуалом Горацио, в любом месте он вел себя примерно так же.

Но цель Горацио в этот раз была вовсе не шикануть на публику, не подправить репутацию подачками толпе, а несколько другая. Он торопился. Проведя день в городе, он поехал в порт, оттуда по воде на остров. Еще только на подъезде к нему Горацио увидел то, чего желал: грандиозный Великий храм, что становился все больше и больше, заменяя собою темное небо. Чем ближе, тем сильнее щемило сердце, как у человека, что ждет долгожданной волнительной встречи. Чем ближе остров, тем скорее наступало утро. Беловолосый мог думать только за себя, но нечто похожее чувствовали и другие, что плыли рядом. Ему казалось, поток верующих не уступает самой бурной реке. По черной воде тихо скользили лодки-светлячки, мелькая огоньками. Этнархи и дархаты, хуманы и эоны и десятки малых рас в едином порыве стремились к Творцу, объединенные общей идеей Блага. Горацио, глядя на братьев по вере, почувствовал то самое, драгоценное, бесценное и такое мимолетное: единение.

Земля. Святая земля, что чувствовалось в каждой молекуле воздуха, в каждом атоме грязи под босыми ногами. Горацио, одетый в рубище, не заметил, как пешком преодолел путь до храма. Архей вот-вот должен был взойти, и тогда храм откроет свои двери для жаждущих. Горацио опустился на землю посреди толпы,как грязный нищий, со спутанными белыми волосами. Скрестил ноги и старался не погружаться в мысли - там было слишком темно и ядовито. Тем не менее, даже так мельком проносились мысли о том, что если его кто-то узнает, это будет даже хорошо - это может стать отличным инфоповодом, и тогда его паломничество поможет ему заработать. От осознания собственной греховности и корысти тошнило.

Миг до рассвета длится бесконечно. Грехи душат так, будто горло на самом деле давят. Он устал: устал бежать от снов и видений, устал от давления фамилии, устал от работы, устал от удовольствий. Только сейчас, возле дверей храма, Горацио действительно почувствовал, как тяжело его деяния и мысли висят на душе, тянут его к холодной святой земле. Это место будто бы вскрыло нарыв в больной душе, и гной с омерзительным запахом потёк из раны Горацио. Очищение разума и тела - единственное, что ему оставалось.

Вера - неотъемлемая часть последнего из семьи Клеричи. Горацио верил не из страха перед неведомым, не по привычке, не из чувства долга. Его вера - это бушующий лесной пожар, в сравнении с пламенем свечи. Вера чистая и сильная, как заряд плазмы, как ткань магии. Вера для Горацио - это единственный жизнеобразующий аспект, без которого его просто нет. Горацио не нужен был мир без Архея и Архею, как считал Мудрейший, не нужен мир без Горацио. Нет ничего вне религии, всё суть воля Бога - это Горацио понял еще в детстве, читая размышления древних старцев. Горацио всегда был больше храма - в отличии от прихожан и священников, ему никогда не нужна была паства или пастырь, так, как это нужно обычным людям. Вера не успокаивала душу хумана, не обещала спасения, ведь до кошмаров, он всегда сам спасал себя. Он сам себе храм, самый прекрасный и величественный на свете, но... Когда твой храм сожжен, разрушен и осквернён, тебе нужно искать новый. И он, кажется, нашел.

"...Я не страшусь тьмы вокруг, ибо Милосердный Огонь освятит путь. Я не страшусь смерти, ибо Дарующий Жизнь возродит меня. Я не страшусь тьмы в душе, ибо Огонь Карающий очистит её. Я не страшусь жить, ибо Архей хочет, чтобы я жил. Я ничего не страшусь, ибо я - Избранник... Я не страшусь тьмы вокруг..."

Бесконечная молитва то текла, то истерически билась в истерзанном разуме Горацио. Спасительные слова, что он сочинил в далёком детстве, все еще защищали его даже сегодня, помогая забыть чувство бессилия и слабости. Но Горацио-ребенок молитвой боролся со своим телом, а Горацио Великий теперь вынужден биться с духом. Ныне он, как и раньше, не мог закрыть глаза дольше, чем на миг: перед мысленным взором сразу возникали сцены самобичевания, смерти и разложения. Он не смел закрыть глаза, чтобы вновь не встретить себя. Сцены из кошмаров, что мучают хумана ночью и днем, нарушая священный порядок Архея. Картины Смерти не интересовались временем и положением светила, они просто возникали перед ним тогда, когда разум остается наедине с собой. Без слов, звуков и системы, лишь порочное воображение, что встало против своего хозяина. Немой фильм без начала и конца, вечный и хаотичный, жуткий и болезненный. Кошмары день за днем медленно отравляли его и этому, так или иначе, нужно положить конец.

- ...Я не страшусь тьмы в душе, ибо Огонь Карающий очистит её... - люди вокруг не слышали тихого голоса Горацио. Они, счастливые в своей вере, дружно пели литании, с любовью и святой надеждой смотря на Великий храм, который вот-вот должен быть озарен. Горацио не слышал людского гула, чувство единения прошло, как будто бы его и не было. Толпа все больше обступала его, будто бы не замечая сломленной фигуры под ногами. Так молодые деревья перекрывают свет деревьям старым и больным; так титанические многоэтажные дома хуманов поглощают самих людей. Тысячи фигур месили грязь под ногами, в которой продолжал читать молитву Горацио. Но был ли это настоящий Горацио? Чувство отчуждения от собственного Я холодной сталью поразило сердце и кишки. Нет-нет-нет! Может ли настоящий Горацио сидеть в грязи, как оборванец, и ждать помощи? Разве это не его больной близнец, чья жизнь была оборвана с рождением Истинного Горацио? Разве может настоящий Избранный Археем так унизиться перед самим собой?

Есть ли ему вообще место здесь?

Нет, он не мог предстать перед Богом так, когда он настолько слаб и нищ духом! Горацио вскочил и понесся прочь от монастыря, истерически обругивая ее, но толпа задержала его, будто бы не заметив, что какая-то ее часть хочет сбежать. Он не успел. Копья Архея пробили небо и упали на храм. Свет заиграл на стенах, мозаиках и статуях, святилище в мгновение ока загорелось красным, став драгоценным камнем, рубином в короне Алькора. Двери открылись и верующие медленно двинулись внутрь. А Горацио стоял спиной к храму, обессиленный, разбитый и расстроенный, со светом, что лег ему на плечи и голову. Здесь покоя он не обретет. Но чуть поодаль он увидел высокую фигуру, что не шла к храму, как и он. Фигура не молилась, а просто смотрела на них, на него. Горацио поплелся навстречу силуэту, что был неуместен и чужд. Горацио не задался вопросом, кто или что это, ему было все равно: не имеет значения и то, что самим Горацио сейчас двигало зло, а не праведность. Шаг за шагом в нем просыпалась мрачная злоба, к самому себе, к слабости и к тем, кому здесь явно не место.

Почему ты не молишься? Почему не идешь к Богу?, - ментально воззвал к фигуре Горацио, встав к телу практически вплотную. Человек был громадным в сравнении с ним, но магнат смотрел прямо в глаза чужаку с презрением, которого достойны только насекомые.