— Если откликаешься на все, что угодно, то это уже какая-то ментальная проституция, чувак, не одобряю, — Таури приподнял одну бровь и поддев когтем кусок шаурмы из зуба, добавил, — Так вот растаскают тебя на всякое, и что от тебя останется? В этом гребаном хаотичном мире должно быть что-то постоянное, и имя вполне подойдет, так что изъебываться с кличкой я не стану — останешься Коннором.
На лице исключительно гримаса довольства своей придумке, но внутри все с тоской ухает на эмоциональное дно при мысли о том, что очкастого-то хотя бы зовут, и плевать что раздирая на части, может он — Тау, тоже не оказался бы на самом деле быть разорванным на части, тогда, возможно, эту его черную дыру-кровопийцу тоже бы растаскало на множество маленьких и уже не столь опасных черных дыр, а с каждой по-отдельности катци бы уже худо бедно справился.
Думая о том, что Коннор, может быть, как раз таки и располагает n-ным количеством вот таких дыр, Таури косится на мигающую вывеску закусочной и снова шаркает ногой — может надо было брать две шаурмы?
Его персональную, оглушающую черную дыру ничем не обманешь и не заткнешь, и более того, она обладает удивительным свойством притягивать себе подобное — вон и парниша рядом нарисовался не случайно.
“Потому-что занятые, нужные кому-то люди не срываются вот так хрен пойми к кому ради сомнительного повода выпить”.
Выпад — уже его, мысленный, соскальзывает с красной куртки и замирает где-то на многочисленных рисунках на коже нового знакомого, так и не определившись с адресатом. “Кошатого” же Таури ни в коем случае не пропускает мимо дрогнувших ушей, и еще раз проведя языком по зубам, не то еще раз проверяя их на остатки шаурмы, не то пробуя новое слово на вкус — все же удовлетворенно облизывается, немного, впрочем, удивляясь, как не сказанул в ответ ну хоть какую-то гадость.
“У него просто очки прикольные” — а об обожженное недоверием и обидой к этому миру нутро ворочается все более убедительная мысль о том, что пацан этот, словно как и он, нездешний, рожа, вон, такая же потерянная, хоть он и думает, что надежно спрятал её за желтизной стёкол.
Wage war in my head when I’m tryna keep it peaceful
Чужой взгляд из под этих стёкол ощущается со смесью дискомфорта и обратного любопытства — настолько, что хотелось дернуть на себя руку, на которой виднелись непонятные каракули, задрать рукав и посмотреть поближе, но мысль эту он гнал от себя ссаной тряпкой, как бы сильно не хотелось уже хоть какого-то “поближе”.
Но он, конечно, не делает этого, лишь дергая рукой, в которую впивается чужой взгляд, как от легкого спазма мышц, и просто отдаёт кусок проволоки, потому-что это смутное ощущение некоего родства с очкастым дало трещину на привычном чувстве одиночества, в котором он настолько преисполнился, что даже научился находить в этом удовольствие.
Раз уж не посчастливилось сдохнуть, будучи приговоренным отбывать наказание в Аду, который даже не персональный — не заслужил, то буду страдать, да ещё и с таким рвением, что та бесчувственная тварь, решившая, что его воля настолько безоговорочна, чтобы вот так сжимать в своем метафизическом кулаке чью-то маленькую, но крайне важную для такого же маленького по вселенским масштабам меня, жизнь, что этот метафизический кто-то охуеет от того, как круто у меня это получается.
A little feels good, a little more and it's lethal
— Кошачью мяту не курил, там у нас… — едва не поперхнувшись пивом от своих же “нас”, которые моментально резанули “приветом” с глубины еще не затихших воспоминаний, — Там трава была такая прикольная, озегура называется. Действовала примерно как валерьянка, штырило качественно, привыкания особо не было, но голова после нее была как ватой набитая. Поэтому чтоб не ходить прибитым еще сутки, нужно было закинуть в себя что-то вроде концентрированного кофеина, желательно сразу порции две. Сердце после этого хреначило как проклятое, а чужие рожи двигались в слоу-мо, но нас тогда другие штуки занимали. Некогда было обмазываться.
Рассказывает, параллельно наблюдая, как очкастый берется таки за зажигалку, и она, как ни странно, поддаваться не хочет и ему.
Краткий момент, чтобы демонстративно задрать голову к небу, потому-что в его понимании тот, кто явно не хочет, чтобы Таури сегодня курил, находится именно там, и по его божественному щелчку руки у всех инженеров сегодня явно отрастают не из того места.
Второй “привет” режет больнее, потому-что тот, кто может не хотеть, и правда имел все шансы все еще оставаться там. Таури на миг закрывает глаза, представляя чужой стеклянный от абсолютного холода взгляд оранжевых глаз и выпуская когти, сжимает кулак у себя в кармане.
I get high to leave all these problems on the ground,
then to my surprise, they're right there when I come back down
За черно-белой пропажей срывается быстро еще и потому, что невыносимо тошно от нарисовавшейся в голове картины, а смена кадра — реального, перед глазами, создает успокаивающее мельтешение, и навязанный своим же воображением жуткий образ пропадает, а на его месте возникает реакция очкастого на пушистую находку.
“И этот тоже?”
Щурится, сужая поле зрения до проглядывающих сквозь желтые стекла глаз, которые практически не скрывают насмешку, но не такую, за которую идешь бить морду, а такую, после которой непроизвольно начинаешь лыбиться сам, а рука тянется погладить вошкающуюся на руках животину.
— Да ну, — издает короткий довольный смешок, — Мне и ободранным неплохо. А чистенькие и отмытые далеко не всегда оказываются людьми.
Черно-белое недоразумение беззастенчиво цепляется к красной куртке и мурчит что-то на вполне понятном — потеряшковом, и подставляет маленькие уши под цепкие черные пальцы в поисках своей доли ласки, и Джессо думает о том, что в этом чертовом мире, возможно, кто-то еще может вот так — цепляться за него самого, и еще найдется кто-то, к кому его прикосновения будут, как минимум, аккуратными. Если, конечно, он таки решится к кому-нибудь здесь прикоснуться — по понятным причинам делать это лишний раз не хотелось, и не представлялось безболезненным.
Перебирая пальцами грязный кошачий мех, в попытке удержать и успокоить разбушевавшегося найденыша, закатывает глаза, когда Коннор бьет себя по лбу его же зажигалкой. Все еще непочиненной, а по невнятному звуку чего-то отлетевшего, доломанной до конца.
— Семнадцатью минутами? У тебя в голове секундомер, что ли? — котейка на руках затихает, заинтересованный движением двух странных — один страннее другого, незнакомцев вокруг него, и Таури засовывая бумажку в карман, снова удерживает его обеими руками.
“А кто-то и сам к себе не шибко-то аккуратно прикасается. И до этого прибитым казался, а сейчас так вдвойне. Прибитым, либо пришибленным. И ладно я — реально свалился с неба, а он то откуда?” — наблюдает чуть ли не с умилением, игнорируя пропажу в чужих лохмах своего куска проволоки, — “И нахрена она ему? Я ему могу целый моток с работы притащить, если надо”, — снова освобождает одну руку, и тихо матерясь, выуживая из кармана уже упрятанную в его дебри пачку сигарет, не без труда достает одну, и прикуривает от зажженного по щелчку пальцев фитиля.
— Я не удивлен, — делает затяжку не без осторожности, все же не курил слишком давно, и сигаретный дым льется в нутро черной дыры горькой отравой, на какое-то время нейтрализуя ее, — Но починить тебе ее не удалось бы не из-за своей рукожопости, уж поверь. А усы я уже не раз себе поджигал, случайно, конечно, издержки профессии — они такие.
Got pulled by the current ’til I’m runnin’ out of breath
Когда его останавливают и фотографируют — бесцеремонно, он замирает с приподнятыми бровями, а отвисая, выдает озадаченно:
— Ты че там, коллекцию этих, как его, кошатых собираешь? А тут, типа, бинго, сразу двое, и оба, как на подбор, ободранцы? — и сверяясь со своими внутренними ощущениями от совершенной дерзости, добавляет, — В следующий раз хоть предупреждай, я может и рожу попроще сделаю, или че, там не видно?
Черно-белый делает сердитую мордаху в ответ на “козу”, но кидаться не спешит, пригревшись в чужих руках, и позволяет нести себя до дома — хотя он-то, конечно, ничерта не понимает, в том числе и то, куда его несут, и почти-что засыпает под сменяющиеся мимо него картинки домов, дорог и еще не ложившихся и уже проснувшихся, но и тех и тех — сонных до одури, ошалелых от раннего утра прохожих, убаюкивается рассказами Коннора про диалекты.
Таури старается идти ровным шагом, зажав в зубах сигарету, чтобы не тревожить спящего на руках младшего кошатого, как он уже успел его мысленно окрестить, и старательно дымит в сторону, параллельно охреневая от чудаковатости — не то местных диалектов, не то очкастого товарища, который с завидным упоением вещает о них так, что аж заслушиваешься.
И вещает, в целом-то, вполне себе понятно, да так что Таури даже находит, что прокомментировать в ответ на вылившийся на него поток мыслей:
— Сервани-Беллитанус ничего так, симпатично звучит. Я примерно так и работаю, в общем-то, так что может с ним и подружусь. У нас с кодерами было немного иначе, они работали на основе нашей местной магии. Часть из них была как ты и говоришь — многомерными, но если взять в качестве представления вот эту твою фигурину, и вот все, че ты там наговорил про реверс-версии, то у нас за реверс бралась именно что магическая основа, которую ты ваяешь сам. Сложновато, но нас этому чуть ли не со школы учили, так что привыкаешь, — три-дэ моделька, аналогичная той, то Коннор вертит в своих руках, и словно бы продолжает вертеться сам, возникает у Джессо в голове, и он пытается вкратце объяснить, как оно было все устроено там у них, в Созвездии Черного Безликого Зайца, — По сути, ты кодишь сначала отдельно магическую часть, сплетенную из чистого энергетического, или как здесь говорят, тэлергического потока, а уж потом берешь подходящий под получившуюся структуру кодер. По отдельности кодеры можно считать двухмерными, но вместе в магической составляющей они получались вот такими, — Тау кивает на икосаэдр, а кошатый младший в его руках снова ворочается, недовольный излишними телодвижениями, — Но мне сложновато объяснить, потому-что магия у нас и у вас работает немного по-разному, это надо бы вживую показывать, а вживую я уже не могу. Как раньше — не могу.
Джессо хочет высказаться вслух, что у него, мол, не наберется двух теоретических чуваков, которые готовы бы были прикрывать его жопу в любой стремной ситуации, но почему-то молчит, думая о том, что Корнелий все же вытащил его из этой самой жопы, и да хрен бы там, что один. Его одного можно засчитать за двоих, если перечислить вслух все то, что он ради катци сделал.
“Сделал, и даже не попросил ничего взамен, а ведь по закону этой фигулины,” — Тау снова косится на икосаэдр, — “А ведь по идее имел полное право, и должен был попросить.”
Хотя, возможно, оплатой является то, что Джессо все же передумал подыхать.
— А так, — говорит он чуть тише, не переставая на ходу поглаживать черно-белые маленькие уши, — У нас там тоже дохрена забавного было. В том числе и кодеры, где ты пишешь одно — какой-нибудь заумный массив данных, но получается совсем другое, и не потому, что компилятор тебя через жопу понял, а потому-что ты сам имел ввиду совсем другое, — у Таури не было конкретной цели поддеть Коннора за тот ворох высыпанных метафор, дав понять, что, мол, я тебя именно что услышал, но что-то тоскливое внутри снова очнулось от табачного дыма, давая о себе знать, откликнувшись на слова очкастого, не давая коту и шанса промолчать в ответ, поэтому ответный ворох слов сыпется в ответ, и за этим ответом, возможно, тоже можно чего-то да углядеть, — Можно сказать, что определенные диалекты помогают увидеть то, до чего ты сам допереть не мог, пока в шары долбился. Нагромоздить то можно дохрена всего, а по сути че? Важных и главное рабочих остается буквально пара строчек. Вот они то и нужны.
И он сейчас и правда не лукавил, вспоминая один из кодеров для шифрования данных, который использовался у них уже в экспедиции, но только закончив предложение, запоздало заткнулся, поняв, что прозвучать это могло ну капец странно.
“Непрекращающийся абстинентный синдром выделывает в моей голове удивительные финты” — успевает он подумать, глядя вверх на чужие окна, под которыми они останавливаются, а затем — на чудесное возвращение куска проволоки, который очкастый, походу, еще не потерял.
Got dragged back down, feel the water in my chest
Возмущенный ор откуда-то сверху побуждает посмотреть наверх и увидеть морду — злую, сонную, помятую, и вполне себе не человеческую.
— О, тоже какая-то неведома животина, — фырчит Тау, а его спутник в это время выдает ослепительно витиеватую речь про господа и блистательного Архея, которые, видимо, суть одно и то же, вызывая у кота с трудом скрываемый смешок, да вот только морда со второго этажа почему-то не спешит раскланиваться в благодарностях:
— Так вы еще и кота моего спиздили, твари?! А сейчас что, за баблом моим пришли, думаете, я так просто вам отвалю за то, что вы мне его обратно притащили?! Стойте там, я щас спущусь к вам!
— Слыш, урод, ты че там гонишь?! Да я к тебе щас сам поднимусь! — по щелчку, будто только и ожидая какого-то накала ситуации, Таури, моментально реагируя, орет в ответ мсье, закатывает рукава красной куртки, чувствуя, как начинает подрагивать от предвкушения буквально все, от пальцев до кончиков ушей, и черт с тем, что там было обещано Брицу — сейчас он просто “кошатый с улиц Дискордии”, а не официально трудоустроенный инженер “Реро”, а этот хрен, по нелепой случайности являющийся хозяином черно-белой морды, ох как нарывается, чтоб ему надрали его сеньорову задницу.
Яркой магической вспышкой зелёного света Таури справляется с домофонным замком на двери, думая, что этот хмырь с балкона словно весь этот мир, так и ждёт, когда чёртов иномирец поднимется ему втащить,
поднимется и придёт
поднимется и придёт
встанет, наконец,
перестанет жалеть себя, придёт и покажет, на что способны его кулаки, когти и зубы,
покажет, что умеет не только рычать и скалиться,
покажет этому странному,
чужому,
хаотичному…
Одной рукой держит дверь, спохватываясь, сует Коннору мохнатую черно-белую морду:
— Подержи-ка кошатого-младшего, я быстро метнусь, перетру с этим твоим сеньором, — и сверкнув зелеными глазами, скалится, — Вдруг он не заслуживает такого чудесного возвращения?
Не придерживая за собой дверь, влетает на второй этаж буквально на паре глубоких вдохов, резко останавливаясь и давая себе пару секунд чтобы сориентироваться, в какую дверь долбить, но это и не требуется.
Дверь искомой квартиры открывается даже без стука, и явно злой хозяин кошака едва скользнув колким взглядом по красной куртке, без промедления ради взаимных реверансов с размаху бьёт Таури в челюсть, и тот отшатываясь назад, впечатывается затылком в бетонную стену, сначала морщится от накатившей боли с металлическим привкусом во рту, а затем оголяет клыки, а морда его расплывается в ослепительно радостной ухмылке — как же давно он ждал чего-то подобного, черт возьми!
Безымянный, но достаточно агрессивный…хорь? слегка теряется от вида такого зрелища, хоть Тау и успевает краем сознания отметить, что удар у него поставлен неплохо, на опытного военного не тянет, но этого достаточно, чтобы рассчитывать на полноценный махач:
— Э, слыш, кот?
I’ve been caught up in the riptide,
for too long ’cause it’s all I know
Отталкиваясь от стены и досадуя, что от выпитого алкоголя и недосыпа его слегка ведёт в сторону, он рывком подлетает к сеньору и бьёт в ответ, легко, зло, и до одурения радостно:
— Не смей на меня гнать!
I’ve been lettin’ this shit slide,
these bad habits, they die too slow
Сеньор, он же хорь заваливается в сторону, обмякает и пытается сползти по дверному косяку, ощупывая ладонями лицо и с досадой хмыкая на выступившую кровь. Вот же чертов кот…
Волна бешеного адреналина лавиной сходит на нет, оставляя после себя чувство легкого опустошения и оглушающей тишины. Таури смотрит на свои лапы, выпускает когти и убирает обратно, пока сердце как бешеное заходится в жадном приступе нисходящего восторга, давая понять своему владельцу, что карусель крутиться больше не будет — аттракцион по набиванию хорячьих рож закончился на первом круге. Оглядывается, втайне надеясь, что Коннор с кошатым-младшим все же остался ждать его внизу, и не наблюдал…вот этого всего.
Призрачный Юпитер в голове недовольно вздыхает и поднимает одну бровь, а уши его, как и всегда в такие моменты, живут своей жизнью. Таури смотрит глубоко внутрь себя, пытаясь ухватить призрачного Юпитера за руку, но он мягко одергивает ее, и качает головой в ответ, не давая — каждый гребаный раз не позволяя ему перейти эту невидимую черту.
Нашел, кому морду бить, молодец, что сказать. Кому что доказал?
“Ты не понимаешь, мне это нужно было. Хотя нет. Ты, как раз таки, все понял.
Забери это понимание с собой, умоляю”.
Смотрит на окончательно сползшего на пол хоря и вздыхает, отвечая спокойно и беззлобно:
— Мы нашли твоего кота и пришли его вернуть, — протягивает руку сеньору, помогая ему встать, и наблюдая, пока тот отряхивается и размазывает кровь с губы по шерстистому лицу, добавляет уже и вовсе миролюбиво:
— А бабло свое в жопу себе засунь.
[nick]Таури Джессо[/nick][status]источник бесконечных теорем[/status][icon]https://imageup.ru/img297/4703748/vyvy.jpg[/icon][lzbb]катци, инженер Корпорации "Реро" на Дискордиуме[/lzbb]
I’ve been lettin’ this shit slide,
but if you love me,
let me go.
Отредактировано Юпитер Тома (2024-03-18 13:52:43)
- Подпись автора
Для возникшего в результате взрыва профиля не существует «завтра»
