Монотонное гудение лифта успокаивает его. Движение такое плавное и стремительное, что Рэю кажется, будто они не движутся вовсе; невольно вспоминая о кряхтении допотопного лифта в доме, где он жил на съеме после семнадцати, парень позволяет улыбке тронуть его губы. Как давно это было, как необозримо далеко прошли те хаотичные дни, которые он привык, тем не менее, считать лучшими из прожитых! Здесь, познавая мало-помалу Аркхейм вместе с Лирой, Рэй позволял себе время от времени стать тем же подростком, и порой ему удавалось без тоски и страха смотреть на новые вещи, в существование которых пару месяцев назад он бы ни за что не поверил.  Порой он чувствовал себя загнанным и потерянным, порой отчаяние накрывало с головой, но приятно было время от времени отпустить эмоции и вбирать в себя, точно губка, чудеса нового мира капля за каплей. Это так по-человечески, в конце концов: приспосабливаться, учиться день ото дня, спотыкаться, набивать новые шишки, но всё-таки двигаться в перед.

Маленькие ладони осторожно, почти боязливо закрывают его глаза. Должно быть, Лира уже устала стоять на носочках за его спиной, да и самому Рэю несколько дискомфортно слепо следовать куда-то с опорой лишь на ее тихие указания, но ей так сильно хотелось в очередной раз удивить его, что парень позволяет касаться себя, ведя в неизвестность. Да и глупо отрицать: лишь ей одной, хрупкой, неуверенной, но нежной, можно было довериться без опасения. Слишком наивная, слишком добрая душа у Лиры: кажется, она скорее себя истерзает, чем намеренно причинит ему вред. Это походит на надежность, это удобно. Рэй принимает условия, играет по правилам: дружба в обмен на помощь.

- Спрошу еще раз: куда ты меня ведешь? – парень не давит, почти смеется, не рассчитывая на ответ. Ему, пожалуй, даже приятна некая таинственность, сладостное ожидание пряника. Приятный механический голос объявляет об остановке на этаже: приехали? – Нет, не отвечай! Сейчас все сам увижу, да?

Они вместе покидают лифт, с трудом подстраиваясь под темп друг друга: должно быть, со стороны их передвижение выглядит забавно. Сбивчивый ритм шагов эхом отражается от стен, и Рэй отмечает, что коридор, должно быть, длинный и просторный. Ему отчего-то представляются белые монолитные стены и вылизанный до блеска пол. Когда Лира мягко его останавливает, он по-прежнему не открывает глаза, до последнего сохраняя для себя интригу. Робкое прикосновение к предплечью, - девушка заводит его в помещение, - и он, наконец, смотрит перед собой.

Основная комната просторная и очень светлая, почти полностью выполненная в белых тонах. Окно в пол занавешено полупрозрачным тюлем лишь наполовину, а за стеклом открывается вид на залитый дневным светом мегаполис: действительно прекрасная, завораживающая картина. Мебель напоминает кукольную: выполненная в светлых тонах большая кровать, без сомнений мягкая, с кучей белоснежных декоративных подушек, небольшой письменный стол с аккуратной, не излишне вычурной резьбой, пушистый ковер под ногами, поселение мягких игрушек на одной из полок, протянувшихся по стене по правую сторону от окна… Квартирка так походит на Лиру, что на мгновение Рэю кажется, будто и она в своем белом платьице – кусочек паззла, часть ею же, должно быть нарисованной картинки. И только его старая-добрая гитара мрачным пятном выделяется на фоне интерьера, затаившись в углу без единого шанса спрятаться. И когда только Лира успела ее сюда принести?

- Взяла без разрешения, значит? – с ноткой раздражения произносит Рэй, кивая в сторону инструмента. Впрочем, он поспешно скрывает недовольство за улыбкой, успев уже усвоить, как малейшие изменения в тоне способны в мгновение изменить настроение девушки. – Что это за место? Это твоя квартира?

Парень снимает обувь, оставляя у двери: кажется кощунственным сделать хоть шаг вглубь комнаты, не разувшись. Идет к инструменту и плюхается с ним на стул у кровати: гитара привычно оказывается у него на колене, левая рука любовно скользит вдоль ладов, пальцы правой касаются струн, но звук, разумеется, тихий и глухой. Без подключения ей не запеть, как прежде. Рэй вздыхает и переводит взгляд на Лиру.

- Очень уютно и светло. В твоем духе. Но зачем мы здесь?

- Почему ты извиняешься за это? – на самом деле удивления нет, но Рэй машинально задает вопрос. Он никогда не пытался дотошно выяснять, откуда произрастают корни этой необъятной неуверенности в себе: еще, чего доброго, начнет Лиру жалеть. Раздражаться всяко проще, чем сопереживать и докапываться до истины. – Если бы я представлял себе квартиру Лиры Мирлесс, прежде ни разу не побывав в ней, в моей голове во многом была бы схожая картинка.

Разувшись, девушка, тем не менее, так и продолжает неловко стоять в коридоре даже после того как музыкант по-хозяйски спокойно располагается на стуле. Ему хочется пошутить, сказать что-то вроде «не стой в дверях, проходи, чувствуй себя как дома», но слова так и остаются лишь неозвученным подколом в его голове, потому что Лира начинает объясняться: тихо, испуганно, почти виновато она произносит то, о чем любой другой мог бы говорить горделиво и покровительственно. Рэй не верит ее словам, почти не понимает их смысла в первые мгновения, но девушка, набравшись смелости, все же шагает к нему, берет ладонь в свои крошечные ручки (с момента их знакомства это прикосновение уже успело стать привычным, думается Рэю) и вручает ему маленький-огромный подарок. Ключи.

Он ошарашенно моргает, невидяще всматриваясь в глупый детский брелок на связке, и даже ничего поначалу не чувствует: значимость момента слишком большая, но именно поэтому его не накрывает волной эмоций, не сносит ребяческим восторгом. Что-то сжимается в груди в ощущении, похожем на испуг, и в следующее мгновение сердце точно падает в живот, становится тяжело дышать, внутренности сковывает. Пальцы сжимают прохладный металл, привыкают к тяжести ключей на ладони, напротив – совершенно искренние глаза Лиры, распахнутые, искрящиеся смущенным желанием отдать ему всё без остатка, кажется, лишь бы увидеть улыбку своего близкого. Рэй выдыхает:

- Ты сумасшедшая, - неоспоримый факт, вообще-то, да только сейчас в этих словах нет и оттенка негатива. Предложение передать парню второй экземпляр ключей рассеивает сомнения: под разрешением пользоваться она имеет в виду не ситуативное использование квартиры в качестве ночлежки. Да и гитара, перемещенная сюда как его личный предмет первой необходимости, да и общая скрытность в желании сделать сюрприз… Это вовсе не квартира Лиры Мирлесс. Это – нелепый, не соответствующий своему владельцу, но все же для него лишь существующий островок личного пространства Рэя Вудсона, иномирца, совсем недавно не имевшего почвы под ногами, но обретшего ангельское благословение в лице наивной, покладистой, но столь удачно не беспомощной девушки. – Не в том плане, что чокнутая, скорее…. Безбашенная временами? Я не буду мямлить всякую сентиментальную чепуху, говорить, что не стоило, потому что мы оба знаем, что стоило еще как, но я не смел даже и мечтать всерьез о подобном, - спасибо. - И не говори глупостей, конечно же ты можешь оставить ключи, - большое спасибо.

Слова благодарности почему-то застревают в горле. Рэй окидывает квартиру новым взглядом, уже более внимательным. Он прикидывает, где расположил бы стойку для гитары, как смотрелись бы его немногочисленные вещи на этих полках, каким хламом он украсил бы стол, превращая пространство в свою территорию. Глаза загораются азартом, сердце бьется чаще: он верит, осознает, позволяет себе чувствовать искреннюю радость, что рождает приятную дрожь в теле. Парень откладывает музыкальный инструмент, вскакивает, взволнованно пересекает комнату в несколько размашистых шагов, возвращается обратно, снова натыкается взглядом на смущенную Лиру и, поддавшись порыву эмоций, протягивает к ней руки.

Он не ждет разрешения: сковывает в объятиях крепко, заставляя девушку уткнуться ему в грудь лицом. Ладонь неясно скользит по волосам: то ли гладит, то ли просто слетает вниз, замирая на уровне лопаток.  В горле – ком, и Рэй так и не говорит ей «спасибо», но дает понять, что благодарен, моментом тактильности. Глаза прикрыты, но веки печет: черт возьми, неужели его сердце настолько трогает искренняя забота? Неужели не быть одиноким всегда было так приятно, а он, перестав доверять и разругавшись с теми, кто был ему близок, предпочел забыть о таком сокровище, как близость, решил выбросить его собственноручно, чтобы избежать момента, когда это сделают с ним?

К моменту как он отстраняется на лице нет ни намека на смятение. Губы растягиваются в широкой улыбке, идеальной, точно он позирует для обложки популярного издания, и следующие слова звучат с напускной торжественностью:

- Выходит, добро пожаловать на новоселье! Прошу меня извинить, сейчас заварю чай, - Рэй идет на кухню, надеясь, что навесные полки не пустуют и чай сообразить в действительности получится. Оказывается, Лира и тут все предусмотрела: он находит и милейший сервиз, миниатюрный, почти игрушечный, и несколько баночек со смесями чаев, трав и сушеных ягод. Заварив на свой вкус один из сборов, в аромате которого читались кислые ноты, парень размещает чайник и две чашки на подносе и поспешно возвращается в комнату. Поднос оставляет на кровати без страха что-то разлить на постельное белье: видел своими глазами, как магия Лиры вмиг удаляет пятна. – Угощайтесь, мисс. Я бы и на гитаре Вам с радостью сыграл в честь такого события, да только, как Вы знаете, она не зазвучит как следует…

Ситуация с гитарой, если подумать, была совершенно странной: Рэй так и не смог понять, чем именно отличалась работа электроприборов в Аркхейме от его родного мира. На первый взгляд многое было таким же, разве что в плане прогресса аркхеймцы ушли сильно вперед. Он даже смог отыскать подходящий кабель и комбоусилитель в каком-то магазине узкой направленности, но они упорно отказывались работать, точно существовал незримый барьер между разными мирами. Аркхейм, казалось, был готов принять Рэя, но с условием и впрямь начать с чистого листа, отринув даже что-то такое сентиментально и практически важное, как лучшая из его концертных гитар.

Утопая в своих мыслях, парень торопливо отхлебывает чай и тут же шипит: слишком горячий напиток неприятно обжигает язык. Сухие скрученные листья развернулись в заварнике, увеличившись визуально в несколько раз, и напиток получился куда крепче требуемого: кажется, Рэю не суждено стать чайным мастером.

- Осторожно, горячо, - предупреждает Лиру на всякий случай. Бестолково дует на поверхность напитка, пытаясь остудить, и невольно засматривается, когда золотой, достаточно насыщенный луч света, каких никогда не бывает в полдень, касается белоснежных волос, и они на одно лишь мгновение становятся похожи на жидкое золото. - Кажется, скоро начнет вечереть. Хочешь сегодня здесь остаться?

Лира нервничает куда сильнее самого Рэя, - парень подмечает это по возвращении с кухни, когда видит, что глаза ее влажно блестят от подступивших слез. Голос девушки звучит встревоженно, оттого – тонко, выше обычного, правильного тона, точно перетянутая струна. Парень неопределенно вздыхает, не глядя на Лиру, дабы не дать и намека на причину.

Они общаются достаточно долго и интенсивно, чтобы гитарист смог назвать девушку близким человеком даже без учета того, что выбирать близких ему как-то особо и не приходится: связи налаживаются со скрипом и рвутся, поскольку Рэю нечего и предложить новым знакомым (пока что, разумеется). Тем не менее даже такой близкой подруге, как Лира, он не в силах простить эту действительно глупую, жалкую слабость, отсутствие как будто бы внутреннего стержня. Быть всегда начеку и подбирать осторожно слова не то чтобы в новинку для музыканта: это привычно, буднично, но оттого не менее утомительно. И он понимает сейчас, что обидел чем-то, кинул невпопад какое-нибудь слово, которое любой другой человек сочтет обычным, но Лира примет пулей в сердце.

Он понимает, да. Но портить себе настроение столь приятным вечером, пускаясь в разбор полетов, не хочет. И поэтому…

- Все в порядке, - по-хорошему произнести бы вопросом, да толку? Рэй почти приказывает, дает установку своими словами, стараясь настроить Лиру на свой лад. Делая так, парень раз за разом сравнивает ее мысленно с музыкальным инструментом: капризным, сложным в настройке, но трогающем сердце, если находишь к нему нужный подход. И сейчас он ослабляет перетянутые струны-чувства, чтобы те не лопнули: наклоняется к ней и прижимается к виску. Губы остаются неподвижными, - это даже не поцелуй. Просто теплый отпечаток, оставленный на чужой коже. Просто очередной инструмент манипуляции, за который почти не стыдно.

Ему чертовски нравится ее смущать. В конце концов, Лира юна и красива, а ее поразительная чуткость и покорность лишь подливают масла в огонь. Иногда что-то темное и скользкое рвется из груди при взгляде на эту девушку: в своих мыслях Рэй не раз прощупывал ее границы. Представлял, как делает что-то, что сделать в реальности не позволила бы совесть. Возможно даже то, за что себя же возненавидел бы.

Рэй умеет держать себя в руках. Рэй знает, что он не лучший представитель человечества, но все-таки не может назвать себя подонком. И даже хорошенькая Лира, так добровольно и дразняще прикидывающаяся куклой, с которой можно как угодно играть, не сможет это изменить.
Правда же?
От собственных мыслей становится гадко. И смешно до горечи, – сам ведь был красивой игрушкой из набора ‘celebrities’.

Рэй хмыкает и делает глоток чая. Смотрит Лире за спину: туда, где на стене висит фото в рамке, сделанное в лесу Лиреи. Том самом, где музыкант очутился, когда обдолбанный отключился в туалете. Они вернулись туда вместе позднее по инициативе Рэя и устроили пикник. И сфотографировались, лежа на мягкой траве. Для парня это фото почти ничего не значило: простой снимок на фронтальную камеру, которые десятками копятся в галерее, затерявшись среди кучи других картинок. Похоже, Лира была другого мнения. И это не могло не тронуть на несколько мгновений. Почему-то захотелось порывисто сжать девичью ладонь и улыбнуться извинительно за все то, о чем только что размышлял.

- Ты чего чай не пьешь? – спрашивает заботливо и в действительности касается руки Лиры, но легко, точно привлекая внимание, которое и так целиком направлено на него.  Кажется, она по-прежнему напряжена и не уверена в своем широком жесте: глупая, совершенно в себя не верящая девчонка. Рэю думается, что он, сделав для кого-то что-то настолько значимое, не только бы не боялся не получить одобрение, но буквально требовал бы его. Потому что нужно не то что себя не любить, чтобы ожидать обратного. Нужно сильно, глубоко, горестно себя ненавидеть. Глядя на Лиру, чувствуя, как от нее сквозит буквально разбитой некогда вдребезги самоценностью, парень неизменно чувствует бьющий в виски гнев. Но не пускает это чувство погулять: пожалуй, лишь усугубил бы все. Он не психолог, не ему и разбираться с причинами и следствием, не ему учить малышку Лиру (которая, к слову, старше него) справляться с собой и себя любить. Он может лишь сыграть в легкую заботу.

Это не его ответственность, верно?.. Даже после того, как она забрала его, потерянного, из леса и привела в собственный дом. Даже теперь, когда в кармане штанов приятной тяжестью ощущаются ключи от подаренной квартиры. Даже в момент, когда она предлагает немыслимое, казалось бы, но такое желанное: попробовать магией оживить гитару.

- Ты правда сможешь? – Рэю кажется, что она и сама не знает, но, возможно, другого шанса у него и не будет, ведь кто еще согласится сделать для него подобное? Кто захочет искренне помочь горе-музыканту вновь почувствовать себя собой? Кто, если не Лира Мирлесс, чьи чувства – не его ответственность?..  – И почему мы раньше не попробовали? Лира, это было бы потрясающе, - ему, разумеется, немножко нервно, когда он передает девушке инструмент: вдруг сломает, сделает хуже? С другой стороны, не хранить же вечность гитару, на которой невозможно сыграть, точно бесполезный сувенир. Он может поставить ее в угол, или повесить на стену, как одну из трепетно Лирой выбранных фотографий, и предаваться тоскливо воспоминаниям, натыкаясь взглядом. А может рискнуть, - и кто знает, чем обернется для него этот риск? В конце концов, его блистательный путь музыканта был бы невозможен с самого начала, не умей он рисковать. – Я верю в тебя.

Рэй сминает пальцами в волнении ткань одеяла, чувствуя себя ребенком в предвкушении праздничного чуда, что не так-то и далеко от правды по сути. Новоселье – вполне себе праздник. А руки Лиры и столько раз творили чудеса на его глазах, что и теперь задуманное кажется возможным.

Молчать – нервно, и поэтому музыкант старается поддержать диалог, отвечая даже на те слова Лиры, что не являются вопросом. Говоря, он не отводит взгляда от гитары и тонких девичьих рук, в которые он ее передал.

- Я не голоден. Может, потому что волнуюсь. Что до мебели... Я не буду ничего в корне менять, не переживай, здесь мне хорошо. Но дополню новыми деталями, если ты не будешь против, - кажется правильным не переворачивать здесь все вверх дном, пусть характер Рэя интерьер совсем не отражает. Он не дурак: понимает, что Лира очень старалась. Обустраивая все, она вложила в эту квартиру душу, а душа у нее – что тончайшая хрустальная ваза. На солнце сияет, но задень неосторожно и резко – пойдет трещинами. А какой может быть толк от потрескавшейся вазы? – И тебе не за что извиняться. Я плохо умею благодарить, но хочу, чтобы ты знала: никто и никогда не делал для меня подобного. Я не говорю про Аркхейм даже: думаю, за всю мою жизнь никто никогда не был настолько же бескорыстно добр ко мне. Разве что родители, но и те мне квартир не дарили. И поэтому все, что ты делаешь, я ценю.

Отредактировано Рэй Вудсон (2024-07-20 22:01:50)

Рэй наблюдает за движениями колдующей над гитарой Лиры завороженно, внимательно, в какую-то секунду даже ловит себя на том, что и вовсе не моргает. Он задумывается: в какой момент магия девушки, эти белоснежные всполохи неведомой энергии, перестали пугать? Когда нутро стало сжиматься не от чувства паники, но в предвкушении очередного чуда? Почему, в конце концов, он начал вот так просто, без оглядки, ей доверять?

Ее движения сквозят нежностью, аккуратностью, каким-то слишком искренним и заботливым теплом, и парень перестает волноваться. Даже если ничего не получится, он верит: она не сделает хуже, не навредит инструменту. Ровно так же, как никогда бы не навредила ему.

Когда гитара опускается в его руки привычной тяжестью, она кажется такой же, какой была до магических манипуляций: ладонь Рэя машинально оглаживает гриф, перехватывает крепче; музыкант садится ровнее, достает из заднего кармана штанов матовый медиатор глубокого синего цвета и так привычно, так легко перехватывает его пальцами, что от выверенной точности каждого движения по спине пробегаются легкие мурашки. Он предвкушает, он надеется так, как не надеялся давно, услышать усиленный гул струн. Закрывает глаза в порыве, который и сам не осознает: ему и не нужно смотреть. Нет надобности контролировать процесс, который для тебя столь же естественен, как и дыхание, как и гулкий стук сердца в груди.

Простенький аккорд наполняет комнату: чистый, четкий, без искажений, присущих дешевому оборудованию. Рэй распахивает глаза и смотрит на Лиру, и в этом взгляде мешается такое количество эмоций, что и не прочесть: восторг, благодарность, нежность, детская радость и невесть откуда примешавшаяся к ним уверенность. Он меняет аккорд, медиатор ритмично цепляет струны, и они звучат, звучат, звучат так по-родному, так правильно, что невольно хочется разрыдаться. Белые всполохи, похожие на огненные языки, окутывают струны, и от этой наглядной демонстрации причастности Лиры екает сердце. Гитара звучит, наполненная магией, и в этом звуке Рэю слышится обещание:

Я здесь, с тобой. И теперь частичка моей энергии, частичка меня принадлежит тебе. Обретает форму и голос в твоих руках.

Формулировка, им же и выдуманная, бьет в грудь тупой болью: слишком близко, слишком доверительно. Открытость, искренность, как и в распахнутых глазах Лиры, ощущающиеся то ли кандалами, то ли свободой. То ли тем, от чего хочется спрятаться, то ли огоньком на пути скитальца-мотылька. Рэю хочется невольно прижать девушку к себе, зарыться лицом в ее волосы и задрожать уязвимо. А потом – благодарно целовать ее руки в нездоровом, лихорадочном порыве. И теперь сказать спасибо куда проще, чем прежде, пусть он все еще не умеет как следует благодарить.

Это больше не нужно. Путанные слова, мысли, что разбегаются, стоит только попытаться структурировать и выдавить из себя связанное предложение, перестают быть проблемой. Нет никакой необходимости говорить, когда гитара красиво, потрясающе живо, но одиноко звучит в руках. И просит: спой со мной.

- Я сочинил кое-что. Очень личное. И я бы хотел, чтобы ты была первой, кто это услышит, - Рэй тянет руку, чтобы на мгновение сжать ладонь Лиры с отметинами от ногтей, которые видел уже не раз. Все происходящее для нее ничуть не менее волнительно, она, как и всегда, не совсем справляется с собой. Парень не знает, что может сказать или сделать, и решает, что комментировать и вовсе не стоит. Просто мягко проводит большим пальцем по тыльной стороне девичьей ладони и улыбается перед тем как собраться, сосредоточиться и вновь перехватить медиатор, выпустив чужую руку. – Если позволишь, таким будет мой способ сказать спасибо.

И он поет. Ноты выстраиваются в ряд, создавая гармонию, и голос ложится поверх звуков гитары мягко, поначалу приглушенно, точно Рэй рассказывает Лире один из своих секретов. Точно собирается с силами, чтобы обнажить душу.
there, there must have been
an easier way to release these feelings
Он пытается сказать ей то, о чем привык молчать, держа себя в руках. В его голосе, спокойном, припорошенном пеплом печали, звучит тоска по дому, по жизни, что осталась далеко-далеко, за пределами досягаемости. В нем звучит боль и смятение, накатывает, точно волны, и в момент, когда голос становится выше, Рэй крепко жмурится, хмурит лоб, звучит надрывно.
Зацикленные монотонные ноты переходят в ритмичный отчаянный бой. 
so, so far from home
in need of your voice to hold my head together
Он говорит ей: смотри, я совсем один здесь, в чужом мире, я потерян во тьме. Быть может, я очутился в ней гораздо раньше, чем попал в Аркхейм. Быть может, не мир чужой, а это я чужд и этому миру, и любому другому, покуда брожу во мраке, пытаясь нащупать дрожащими руками что-то, что поможет мне не упасть вниз. Что-то, что вытащит меня на поверхность, к свету, наполнит мои легкие смыслом. И сделает меня тем человеком, которым я был когда-то. Тем, кто заслуживал, чтобы его любили, а не выпрашивал эту любовь через строки однотипных и пустых песен. Совсем не таких, как эта.

Это то, что разрывает изнутри, разъедает, как кислота. То, что невозможно вынести, будучи трезвым, следуя принципам, не убивая эмоции в зародыше: иначе они сожрут тебя. Это терзает так больно, медленно и издевательски, что хочется кричать. И он действительно почти кричит слова в кульминации. Глаза больше не закрыты, взгляд устремлен на Лиру. Он признается и себе, и ей, что, вопреки любой расчетливости и всему гнусному, грязному, манипулятивному в нем, девушка нужна ему искренне. Он эгоистично хватается за нее, потому что так проще. Удобнее. Легче. Но, что самое главное, так действительно спокойнее, - то спокойствие, принесенное Лирой, что ощущалось поначалу как штиль, стало теплым легким ветром, нежно волнующим струны-чувства. Быть может, именно поэтому она смогла заставить ожить и гитарные струны?

Звуки музыки затихают, растворяются, точно унесенные ветром, но Рэй по-прежнему чувствует легкое напряжение в теле. Полуиспуг, нечто волнительное и трепетное, точно отголосок чувства, испытанного, когда гитара попала в его руки впервые, пусть и разделенный на десять. Песня ощущается исповедью: исполнить ее - все равно что сжечь ворох опасений и обид. Парень обнимает гитару, точно ребенок мягкую игрушку, и лишь потом откладывает ее, обращая все свое внимание на Лиру.

- Я знаю, что получилось неидеально, но песня еще не доведена до ума. Поэтому я не прошу тебя как-то комментировать услышанное, - он смаргивает пелену с глаз, но не может усмирить клокочущее сердце в груди. - Это удивительно. То, что она правда зазвучала. Конечно, это все еще простое усиление, а не какой-нибудь педалборд с кучей педалей эффектов, но это начало, по крайней мере. И я должен тебе признаться, что в какой-то момент поверил, что у тебя получится. Непоколебимо поверил. А теперь сам же себе удивляюсь, - Рэй касается струн пальцами, вызывая робкое свечение, и губы трогает улыбка. - Впрочем, в этом я оказался прав.

За окном разгорается закат, испепеляя все тревоги и путаницу уходящего дня. Рэй неясно тянет ладонь к свету, ловя персиковые лучи, точно пропуская свет меж пальцев. Ему вспоминается один из закатов, что он провожал годы назад, такой же теплый по цветовой гамме. Ему восемнадцать, он сидит на крыше, прижав колени к груди и опершись обо что-то, рядом - акустическая гитара в чехле. Девушка облокачивается спиной о его ноги, переплетает с ним пальцы. Говорит:

- Мне спокойно с тобой, - воспоминание рассыпается, но смысл услышанных слов прорывается сквозь года, чтобы сменить адресата. В голове мелькает сомнение: должно быть, жестоко говорить подобное кому-то вроде Лиры. Она слишком слабая. Она не выдержит тяжести того момента, когда Рэй снова станет собой обычным, перестанет смягчать углы своей личности под давлением тоски, в ностальгических порывах, в инстинктивной благодарности за возможность не было одиноким. И все же он продолжает гнуть свою лживую линию, которая в моменте, пожалуй, все-таки претендует на честность: - Я бы остался здесь навсегда, будь ты рядом.

Нет, не остался бы. Мог бы задержаться на денек, повтыкать бессмысленно в окно, периодически меняя вектор взгляда и цепляя глазами хрупкую девичью фигурку. Мог бы позволить заботиться о себе минута за минутой, час за часом, слушать робкий нежный голос, таять от чужой привязанности... Что потом? Это бы обязательно наскучило, тепла стало бы мало, внимание оказалось бы недостаточным. Желание бежать вперед, упорно, пока легкие не начнет печь и не потяжелеют от нагрузки мышцы, - вот он какой, Рэй Вудсон. Потому что это правильнее и проще, чем прекратить попытки скрыться от себя.

И песня получилась гадкой, какого черта вообще...

Парень откидывается назад, встречаясь взглядом с потолком, и закрывает ладонями лицо с шумным выдохом.

Ладони неприятно теплые: закрывшись руками от всего вокруг, Рэй чувствует назойливое, раздражающее, точно зуд, желание стереть собственные последние слова и треклятую песню вместе с ними. Проникнуть в маленькую аккуратную голову Лиры, как вирус проникает в клетки, и разрушить то воспоминание, в котором он умудрился и показать собственную уязвимость, и посадить импульсивной, эмоциональной ложью семя робкой надежды в душе Лиры. Совсем не обязательно греть слащавыми изречениями ее трепетное сердечко, чтобы держать ее рядом. Это было лишним. Это - слишком. Наверное, в высшей степени жестоко играть в искреннюю привязанность, еще и до противного созвучную с влюбленностью в клишированных словах-клятвах.

Помнится, некогда подобные слова были важны и для него. То пылкое юношеское сердце, что билось в груди годы назад, ведь правда заходилось часто-часто, стоило лишь услышать что-то схожее с тем, что сам выдал. Было бы лицемерно отрицать, что воспоминания о тех днях вызывают приступ яростной, глубокой ностальгии. Рэй бы хотел стать тем мальчишкой опять. Хотя бы на день.

Эмоциональный отклик в ответ на слова Лиры ощущается дуновением восторга - истинного, первого. Точно отзыв пораженных друзей на дебютную криво сведенную песню. Точно тихий шепот первой возлюбленной прямо в ухо, во время крепких объятий, твердящей о том, что у него действительно есть талант.

Он все еще не смотрит на Лиру, но внимательно внимает каждому слову. Пробует похвалу на вкус, позволяет себе верить в нее не по привычке, не на основании позиции в чартах и количества прослушиваний. Ощущается как свободное падение (ощущается прекрасно).

- Я не могу подобрать слов, чтобы описать это, - и девушка замолкает. Слышно, как ерзает неуверенно и забавно сопит, точно решаясь на что-то: матрас лишь слегка проседает под ее незначительным весом теперь совсем близко, и когда тонкий голос режет тишину вновь, он тише, чем прежде, но звучит рядом. Почти у лица парня.

Рэй чувствует, как щекотно и почти невесомо волосы Лиры касаются его шеи, слышит ее всхлипы и сбитое дыхание. Миниатюрные ладони, прохладные и ласковые, ложатся на щеки музыканта, и в этом жесте не ощущается давящая настойчивость, скорее совсем робкое «посмотри на меня», - и парень, наконец, отнимает руки от лица и встречается с ней взглядом. Светло-серые глаза, влажно блестящие от слез, кажутся почему-то большими-большими сейчас, и от чистой глубокой нежности, что так ясно в них горит, Рэй на мгновение теряется совершенно. Защитная реакция в виде ухмылки, которую он собирался было нацепить, так и умирает на губах.

Парень смотрит на Лиру, почти не моргая, пока поток чувственных слов льется из нее вместе со слезами. Ее дыхание горячее, точно у девушки лихорадка, что до абсурдного органично сочетается с легким шлейфом болезненности, касающимся носа в совокупности с запахом каких-то цветов и терпким ароматом заваренного Рэем чая. Когда речь обрывается, нечто невысказанное, затерявшееся в всхлипе, так и повисает в воздухе между ними, а последние слова горячим выдохом опаляют губы музыканта. Он машинально сглатывает отчего-то подступивший к горлу ком, и по позвоночнику совершенно неожиданно проносится табун мурашек.

Он цепенеет. Рассеянное внимание наконец концентрируется на Лире целиком, совершенно направленно, когда в комнате почти воцаряется тишина. И тут бы ответить что-то, поблагодарить за слова, что и впрямь согрели сердце, да только бьется оно чаще уже совсем не из-за услышанного. Рэй думает невольно о том, какая нежная и бледная у Лиры кожа, как красиво пульсирует вена на ее тонкой шее. Вспоминает, что волосы, касающиеся его лица, наощупь невероятно приятные и шелковистые. И ее глаза, эти нежные округлые глаза, сейчас и впрямь магнетически красивы, когда встречаешься с ними взглядом на расстоянии нескольких сантиметров.

Когда в последний раз он был настолько близок к девушке? Когда в последний раз девичьи руки так чувственно касались его лица? Когда на него смотрели с таким искренним обожанием, совсем не пошлым, почти трогательным?

Он выдыхает и перехватывает Лиру за запястье почти механически, немного грубо отнимая ее левую руку от своего лица. Раздумывает пару мгновений, будто сомневаясь, есть ли у него право касаться ее в ответ, и в то же время давая ей шанс прийти в себя и отстраниться, - шанс, которым, как он знает, она бы никогда не осмелилась воспользоваться, - а затем мягко скользит пальцами по тыльной стороне девичьей ладони. И слегка подается вперед, оставляя легкий поцелуй на ее запястье. Затем – еще один, более уверенный.

- Хочешь чего? – спрашивает, хоть и понимает, что Лира не ответит, наверняка ошарашенная его действиями. К тому же, он и сам не дает ей сосредоточиться для ответа: поочередно нежно касается губами подушечек пальцев, тычется носом в центр ладони. Тепло усмехается: - Нравится смотреть на меня сверху вниз?

Рэй ухмыляется, приподнимаясь на локтях и заставляя тем самым Лиру слегка податься назад, а затем быстро и легко, придерживая девушку за талию, укладывает ее на спину, склоняясь над ней. Белоснежные волосы рассыпаются по подушке цвета слоновой кости, девушка выдыхает взволнованно; музыкант медлит, давая ей прийти в себя, привыкнуть к такому положению.

- Извини, но так мне привычнее, - так приятно наблюдать, как розовеют, выдавая смущение, щеки Лиры. Он осторожно касается ее лица, утирая остатки слез, улыбается почти приободряюще, скользит невесомо пальцами к шее, неосознанно считывая пульс, очерчивает большим пальцем ключицу. - Черт, и почему я раньше не замечал, что ты настолько красивая?

Комплимент кажется глупым и банальным, но Рэй говорит совершенно искренне. Он чувствует, как тяжелеет его дыхание с каждым прикосновением к Лире, как сердце бешено бьется о ребра и тянет внизу живота. Хочется прижаться к ней, прижаться всем телом, запустить под одежду горячие ладони, скользнуть хаотично по спине, пробежаться пальцами по ребрам. Хочется увидеть, как закатное солнце вымажет золотом изгибы хрупкого тела, покорно беззащитного в его руках. Свободной ладонью Рэй сжимает ткань одеяла, жмурится, твердит себе мысленно, что нужно держать себя в руках. Он не должен. Он только все испортит, если сейчас даст волю собственным желаниям. Нужно дышать спокойнее, глубже, нужно прийти в себя…

Вдох-выдох, вдох-выдох. Кажется, становится только хуже: легкие наполняет до краев ее запах, и Рэй загнанным зверем смотрит Лире в глаза, отчаянно надеясь, что в сумеречном полумраке ей не разглядеть чувств, горящих в его глазах. Отчаянно надеясь, что в следующее мгновение она отвернется, выражая тем самым неприязнь к происходящему, - но девушка не отворачивается. И он касается носом ее носа, трется щекой о щеку, как ласковый кот, легонько захватывает губами мочку уха. Шумно выдыхает в шею, возвращает зрительный контакт, убирает аккуратно непослушную светлую прядь волос с девичьего лица. И шепчет совершенно серьезно:

- Прости, - и в следующий момент он нетерпеливо, почти горько прижимается к ее губам. В голове что-то взрывается снопом ярких искр, забытые чувства жаром бьют в грудь. Не встречая явного сопротивления, он целует Лиру увереннее, глубже, почти грубо ведет пальцами по девичьему лицу, очерчивая аккуратную линию челюсти. Ему хочется найти ее руку. Хочется переплести их пальцы. Хочется, чтобы в его действиях было больше смысла, больше искренности, чтобы происходящее не выглядело как мерзкий животный порыв. Но он лишь прикусывает нижнюю губу Лиры, целует извинительно в уголок рта и отрывается от нее. Лишь для того, чтобы спуститься к шее, ключицам, порывисто сдвинуть ткань платья, целуя худое плечо.

- Лира, - голос становится хриплым. Кровь бешено пульсирует в висках, - пожалуйста, заставь меня остановиться.

Ее руки на его спине сминают треклятую футболку, тонкие пальцы скользят по позвоночнику, гладят лопатки, прижимают, обхватывают, как спасательный круг. Рэю хочется чувствовать эти прикосновения полнее и ближе, кожа к коже. Хочется вслушаться в каждое из них с предельной внимательностью, считать и запомнить каждую долю мучительно долгих секунд. Чувствовать приятное тепло Лириных ладоней так же, как чувствует ее горячее сбитое дыхание на собственном лице перед тем, как поцеловать ее снова, языком вбирая вкус чая и трав.

Она вовсе не останавливает его.

Не отталкивает, не замыкается, не сбегает на другой конец кровати, чтобы прижать колени к груди и испуганно заплакать. Вместо этого – тянет Рэя на себя, прогибается навстречу, покорно открывает рот, разрешая целовать ее снова и снова, стонет тихо от прикосновений губ к коже, и звучит это так сладко и красиво, что напоминает отдаленно и искаженно музыку. Так идеально и правильно, точно и в этом, и во всем остальном она невероятно старается. Плетет из мелочей комфортные условия не для себя, но для него, так отчаянно давая понять, насколько все в порядке, что, казалось бы, и шанса не остается усомниться в честности, с которой она дает ему полную свободу действий.

Рэй думает об этом слишком долго, фиксируется на этой мысли, и, едва поймав болезненный слёзный блеск в девичьих глазах, и правда слышит лживые слова в скольжении ладоней по плечам. Она обнимает его так, как обнимает любящая мать, утешая свое чадо. Она клянется этими объятиями, что все будет в порядке, что все хорошо и теперь, и она не злится на него за глупый животный порыв. Она прощает его за всё, что сегодня может произойти.     

Немыслимо.

Парня кроет от собачьей покорности: все действия Лиры – яростное виляние хвостом, безграничная преданность, подставленный уязвимо живот: хоть пальцами в мягкую шерсть ласково заройся, хоть пни яростно ботинком с острым носом. Он думает внезапно и глупо о том, что искренне и нежно любит животных, но никогда не имел возможности завести питомца: сначала – непонятки с жильем, после – бесконечные разъезды и пустующая шикарная квартира. Столько лет он был один, цепляясь лишь за себя, не позволяя себе привязаться ни то что к человеку, но и к маленькому зверьку. И к себе не давал повода привязаться: всегда в глаза говорил еще на берегу, что сначала – гитара, карьера, долбаные тонны исписанных нотами тактов в памяти, а потом все остальное. Люди подождут. Люди не важны. Людям стоит держаться от него подальше, смотреть на него на расстоянии, как на тигра в клетке: то ли руку оттяпает, подойди ближе, то ли и вовсе разобьет сердце. Наполнит его яркими воспоминаниями, громкими и живыми, чтобы неизбежно перечеркнуть.

Он привык быть один, ему это нравится, правда. А вся сентиментальщина, которую нес раньше – это слабость сметенной души, нырнувшей в неизвестность, в абсолютно иной непривычный мир. Стоит ему уверенно встать на ноги, и Лира ему больше не понадобится, ведь так?..

Она словно бы спорит: тянет его на себя, вынуждая прижаться животом к животу крепко и жарко, и тут же темнеет в глазах. Остановись, думается Рэю, перестань это делать со мной. Он знает, что происходящее просто не может быть тем, чего девушка хочет. Он знает это, ошалело целуя ее шею. Знает, скользя руками вдоль тонкой талии, жаром ладоней касаясь бедер, заставляя подол красивого белого платья задраться. Думая о том, какая нежная и тонкая у нее кожа, надавливая пальцами до насыщенно красных следов, он все еще помнит о том, что Лира принимает происходящее с жертвенной покорностью.

Это пробуждает в парне ярость.

Глаза девушки закрыты: боится увидеть выражение лица напротив, увидеть безумные глаза со зрачками, сожравшими совершенно радужку? Боится осознать происходящее, надеется сбежать в себя, запереться в глубине сознания, чтобы воспоминания об этом дне не смогли до нее достучаться? Рэй злобно сбрасывает ее руки, стряхивает, отталкивает от себя. Крепкие пальцы музыканта сжимают тонкие запястья, заводят руки над девичьей головой, вдавливают в мягкие подушки. Он жмется к ней, обманчиво ластится, оставляет дорожку поцелуев на нежной челюсти и быстро отстраняется, отпускает. Действия хаотично сменяют друг друга: садится и тянет ее за собой, разворачивает спиной грубо и резко. Торопливо возится с дурацким платьем, пытаясь в полумраке разобраться с застежками, и, едва получается, тянет ткань вниз, обнажая спину девушки.

Она действительно красива, без шуток. Без всей этой чепухи, которую на автомате выдает взбудораженный мозг: у Лиры аккуратные узкие плечи, изящная тонкая талия и аристократично бледная кожа. Выступающие кости хочется оглаживать пальцами: ладони ложатся на спину теплом, губы снова касаются плеч, шейных позвонков.

Интересно - тогда, в кабинете, и в его развращенном разуме рождались такие мысли?

Рэй осыпает ее спину поцелуями, сам не понимая, что за чувство горит у него в грудной клетке. Его накрывает злобой, но словно бы не чистой, с примесью иного ощущения. Оно множится, пока он прихватывает тонкую кожу зубами, поднимает увереннее голову, пока руки скользят к животу и подушечки пальцев пробегаются невесомо по ребрам. 

Он тоже считал меня красивым? Он действительно хотел меня, именно меня, а не кого-то еще?

У меня точно не было иного выхода?..

- Я не лишал тебя права выбора, - Рэй и сам не понимает, в какой момент слова слетают с губ: его точно начинает тошнить ими, резко, неконтролируемо. - Блять, Лира, ты считаешь, что только так ты можешь отблагодарить меня за то, что я на жалкие пару минут открыл тебе душу? - сердце в груди все еще бешено бьется, низ живота тянет, дыхание - бесконтрольная череда рваных вдохов и выдохов. А голос почему-то внезапно звучит ровно. - Это твое тело, дурочка, это гребаная оболочка твоей души, какого черта ты сейчас играешь со мной в жертвенность? Какого черта ты отдаешь мне то, о чем я сознательно тебя не просил? Я же не гребаное животное, у меня башка полная мыслей на плечах. И я не такой мудак, чтобы воспользоваться тобой, поддавшись внезапному инстинктивному порыву. Но как я пойму, чего хочешь ты, если на просьбу остановить меня получаю молчание? Получаю одобрение. А потом - дрожащие руки. И слезы в твоих глазах, - наверное, даже проще, когда она не смотрит на него. Наверное, его уверенность разбилась бы при виде ее влажных щек. - Знаешь, что? Это просто жестоко. Это просто неправильно. Порой у людей действительно нет выхода, когда они идут на что-то, противоречащее их желаниям. На кону стоит их благополучие, или жизнь, или карьера, или безопасность близких. Они выбирают выдрать кусок себя и растоптать, чтобы все, что им дорого, не стало пеплом. Это выбор без выбора. Гребаная костедробительная ловушка. И скажи мне, разве это тот выбор, который я даю тебе?

Рэй замолкает, но ощущение недосказанности повисает в воздухе. Он быстро и аккуратно возвращает ткань платья на Лирины плечи, в последний раз тычется носом в ее плечо, целует совершенно легко, без какого-либо подтекста. Затем - встает с кровати и опускается на пол, на колени перед девушкой, пытаясь заглянуть ей в глаза. Находит ее крошечные ладони и берет их в свои, осторожно гладит.

- Эй, - слегка сжимает девичью руку, - посмотри на меня, хорошо? Послушай. Я понимаю, я вижу, что что-то давнее перевернуло представления о морали в твоей маленькой голове. И сам я тоже не являюсь образцовым мерилом в этом вопросе. Но я хочу, чтобы ты запомнила: в следующий раз, когда ты будешь делать выбор за меня, учти один маленький момент. Я не приемлю сексуальное насилие, это то, в чем я предельно категоричен. И оставить меня в неведении, позволить пойти на это без понимания - несправедливо по отношению к нам обоим. Ведь я не желаю тебе зла. К тому же, как я останусь с тобой здесь навсегда, как и сказал, если сделаю что-то, из-за чего сам себе буду противен? Не хочу звучать как мудак, давя и обвиняя, поэтому не хочу извинений. Но также не хочу, чтобы ответом было молчание.

Он садится рядом на край кровати и наблюдает умирающий день за окном. Кажется, у него дрожат руки. Кажется, в следующее мгновение, обнимая порывисто Лиру, он почти смеется с собственной молчаливой искренности, когда глаза начинает невыносимо печь.