Шутливое ворчание Лиры по поводу того, что она будет за ним следить — заставляет тепло усмехнуться, кивнув, дав понять — он абсолютно не против, потому-что для него это вовсе не попытка контроля, а скорее проявление заботы, и даже более того, подобные слова радуют еще и потому, что это значит, что Лира будет с ним рядом — а иначе как она будет за ним приглядывать?
— Они очень стараются! Замечательные врачи, я тебя могу заверить. И если это успокоит еще чуть больше, то я проверялся не только на Дискордии, и чтобы услышать второе мнение, обращался в одну из клиник на Проционе — знакомые коллеги порекомендовали там отличного врача, — добавляет он, считая необходимым дать еще немного пояснений.
Ему нравится, отзывается в сердце то, как Лира проявляет свое беспокойство о нем — хмурится, как будто насупленно немного, словно готовая и вправду отправляться ругать врачей, если вдруг что-то пойдет не так, и от этого сильнее хочется увлечь ее своими объятиями, именно жестами, а не словами продемонстрировать благодарность именно за то, что она сейчас с ним проявляет такие свои чувства, и сияет — буквально белым теплым светом на всю Дискордию, и когда он и прижимает ее к себе в объятиях, ощущая, как замерло дыхание их обоих, словно бы время и правда остановилось, чтобы прислушаться как отстукивают их взволнованные сердца трогательный в своем аккуратном друг к другу доверии ритм, а затем дарит ей совершенно невесомый, на грани тишайшей хрупкости поцелуй, прикосновение к ладони почти что вопрошающее — а можно ли? — то не может не заметить, как будто Лира — его Лира, и как же хочется думать именно вот так, — сначала вся несмело проявляется удивленным котенком, дрожит, словно не веря, и Юпитер уже и сам едва скрывает свою настороженную неуверенность в том, не поспешил ли он с подобными жестами, но следующая же ее эмоция, в которой не находится места волнению успокаивает и его самого, и он улыбается слегка растерянно, но ладошку ее задерживает в своей руке еще на пару мгновений, сохраняя тепло ее кожи на своих пальцах, и лишь затем бережно отпускает — так, чтобы дать понять, что Лира если захочет, прикосновение будет не последним.
И вообще все это может быть не последним, если только она захочет — это их вторая встреча, проходящая в совершенно других обстоятельствах, и делясь с беловолосой своими впечатлениями, своим опытом — всем тем, что не рассказывал, не успел рассказать, тем, на что не хватило того дня, который они провели вместе тогда, месяц назад, — он не может внутренне не замирать от мысли о том, что его слова могут не встретить в ее лице поддержки, понимания, принятия, и хоть он и знает, что само собой, мнения могут разниться, они могут даже поспорить и это будет хорошо, это может даже придаст диалогу живости, но как же страшно — очень страшно разочаровать ее собой сейчас.
Когда он рассуждает о спасении, о том, как может работать механизм помощи у Лиры, он ощущает, что может этим разговором пересечь допустимые границы, и поэтому нет-нет да посматривает ответным взглядом в заинтересованные серые глаза, которые не выражают никакого отторжения, и он вздыхает облегченно, голос его звучит более уверенно, и он кивает, когда Лира, вовлеченная в диалог, принимается рассуждать в ответ:
— Этот мир, да и не только этот, все миры имеют дурную привычку обнажать свою жестокость и холодность к одиночкам, и конечно, находятся еще многие и многие, кто готов помогать, готов жертвовать, идти навстречу, — неосознанно он вспоминает свой мир, где справляться с определенными проблемами поодиночке казалось попросту невозможным, и только лишь когда он нашел тех, кто готов был запрыгнуть с ним в одну лодку, а после так и буквально — в космический корабль, — лишь тогда он почувствовал, что угрозы своего же родного мира ему не так страшны, как раз таки еще и потому, что те, кто был рядом с ним, искренне желали быть рядом и защищать в ответ, — Но мир, любой из каждых, действительно огромен, и это такое невероятное ощущение, дорогая Лира, что ты в этом мире не одна именно в своем желании помогать и протягивать руку, и ты действительно не одна в этой своей радости от того, что сделала чью-то жизнь чуть безопаснее и светлее. Смотри! — и он на мгновение останавливается, поворачивается к ней, делая пару шагов спиною вперед, и раскидывая руки, показывает на то, что их окружает, и голосом спокойным, уверенным демонстрирует, — Этот мир натурально светится. Он яркий и живой, и он такой как раз благодаря тому, что в нем есть такие прекрасные существа, как ты, Лира. И даже если конкретно твоя протянутая рука служит поводом для радости небольшой, — он снова встает рядом с ней и идет уже нормально, — Представь, если таких небольших радостей много, даже в контексте одной твоей жизни? Это я к тому, что даже если тебе кажется, что в какой-то момент ты сделала совсем немного, воспринимай это как нарастающий итог всех твоих хороших дел, всех тех моментов, когда твоя протянутая рука служила маяком в мире, который только благодаря таким как ты — сияет.
И он вздыхает улыбаясь, усмехаясь самому себе задумчиво, понимая, как его немного унесло в другую, более философскую сторону, — Ох, что-то я мыслями постарался слишком многое охватить, прошу прощения. Но я понимаю твои сомнения, потому-что и правда представлять зеркальное отношение окружающих к себе гораздо, гораздо сложнее, а может статься и так, что об этом даже не думаешь. Но если рассудить, а почему нет? Нет ни одного аргумента против, разве что, кроме наших иррациональных установок, которые подобны рифам, о которые так и норовят разбиться корабли, если не видят свет маяка.
— Ты, Лира, — он тонким белым пальцем аккуратно ведет в сторону центра ее груди, — И корабль, и маяк.
Затем он убирает руку, закладывая ее в карман своего пальто, и смотрит на Лиру, слегка наклонив голову и приподняв брови с заботливым интересом. Ее вопрос, волнение хорошо понятны и знакомы ему, и он старается в голос вложить как можно больше успокаивающих нот:
— Однозначно, такое работает и в твою сторону. Потому-что когда я спас тебя тогда, я определенно почувствовал нечто положительное. Это было не сразу настигшее меня осознание, признаюсь, потому-что первоочередно я думал только о том, как оказать тебе первую помощь и выбраться с того леса, а потом решал вопрос с твоим лечением. Но когда я почти провалился в сон, там, в палате вместе с тобой, то уже чувствовал прорастающий во мне луч света от того, что ты осталась жива, — воспоминания о проведенном вместе дне накрывают приятной волной, и еще на какое-то мгновение он возвращается в то утро, которое они провели в кафе за разговором, — И в полную силу это ощутилось мною тогда, когда мы провели вместе следующее утро.
Переживание, страх в серых глазах, смотрящих с такой надеждой хочется отдельно обнять и свести на нет, поэтому договаривая, он снова вытаскивает руки из карманов и легонько приобнимает Лиру, выдыхая ей куда-то в белоснежную пелену волос:
— А сейчас , даже несмотря на то, что мне уже не надо тебя спать, это положительное никуда не девается. И я уверен, что с какими-то новыми знакомыми, которые появились в твоей жизни, если ты снова с ними встретишься, то они будут считать так же, как и я.
Ему кажется важным показать, дать понять, что Лира может быть важна не только ему — хотя он понимает, что его чувства к Лире определенно особые, и понимание это укалывает легкой ревностью ко всем тем, кто занимал, возможно, место в сердце Лиры и про кого он не мог знать, и он осаживает сам себя за это странное чувство, неуместное к ситуации, в которой они видятся буквально второй раз, — но и многим другим, потому-что если обдумывать слова девушки, то можно прийти к выводу, что даже когда она оказывается в ситуациях катастрофических, тяжелых и отчаянных, она все равно стремится сама дать хоть кусочек света и тепла, и тех, кому она этот свет жертвовала, наверняка очень много.
“Из нее получился бы хороший целитель,” — представляет про себя Юпитер, потому-что на такую бескорыстную заботу способны как раз таки люди подобного ремесла, и мысль эта задерживается в его голове, а затем методично складывается на мысленную полочку с остальными случайными, но несомненно важными фактами о Лире. Ему почему-то кажется, что он к этой мысли обязательно еще вернется в скором времени. И эта же мысль в том числе и подстегивает его осторожно ступить на какую-то новую для него тропу, двигая разговор в сторону возможного Лириного переезда от князя. Отчего-то это предложение кажется ему, пусть и немного торопливым, но…обоснованным?
Он видит удивление на ее личике, замешательство, и спешит развеять ее подозрения, если таковые имеются, — а они, конечно, имеются, потому-что возможно все и правда предлагается очень внезапно и быстро, — и он уже готовится поднять руки в предупреждающем жесте, обозначить, что ни в коем случае не торопит ее, что это просто промелькнувшая мысль, которая, вероятно, найдет отклик, но это словно бы и не требуется, так как девушка отвечает ему сосредоточенно и серьезно, кажется, и правда заинтересованная предложением.
— Мне кажется, переезд от князя будет логичным этапом в твоей жизни, дорогая Лира, — отвечает он чуть дрогнувшим голосом, потому-что ведь выбрать она может переезд куда угодно, и ее дальнейший путь может в будущем вообще не пересекаться с его жизнью, и он, готовый поддержать любые ее начинания, с готовностью подхватывает ее, стараясь погасить неуверенность, поддержать, — Уверен, ты вовсе не мучаешь князя, и он даже в мыслях не думает прогонять тебя или раздражаться от твоего присутствия, но что-то мне подсказывает, что он может быть искренне рад твоим стремлениям двигаться дальше самостоятельно, ведь это будет указывать скорее на то, что из тебя получилась достойная ученица, не так ли? Как думаешь, ведь каждый учитель считает наилучшим результатом момент, когда ученик становится самостоятельным, демонстрируя плоды своих знаний? — и прикинув что-то у себя в голове, он проводит рукой по Лириному плечу, улыбается, кивает согласно, — И так как князь тоже связан с Орденом Хаоса, то как будто бы твоя работа в Корпусе будет вполне обоснована? И так удачно, что мы сегодня туда заглянем. И…если тебе там понравится, — он слегка спешит объяснить, чтобы Лира не пугалась перспектив, не думала, что если что, то ее будут заставлять, — И если тебе там правда понравится, если ты почувствуешь, что хотела бы проводить там больше времени, и тут тебе надо будет и правда ориентироваться и на свои ощущения, а не только на то, есть ли там я или нет — все-таки я бываю там не совсем каждый день, потому-что у меня проходят еще лекции в Университетах на Лирее, — в том числе и на то, насколько в безопасности ты себя там ощущаешь. Но могу заверить, — поднимая брови, он мягко усмехается, — Что помимо меня там будет кому за тобой приглядеть в случае чего, ну и я, само собой, обо всем позабочусь, чтобы ты чувствовала себя комфортно. Так что давай оставим этот вариант на рассмотрение, и уже непосредственно в самом Корпусе, после того как я все покажу и расскажу тебе, ты сможешь примерно сориентироваться в своих ощущениях.
Добавляет, смотря внимательно и участливо, — Ну и конечно, я готов помогать тебе не только в самом начале. Я уверен, что твоих навыков будет достаточно, чтобы себя проявить, а я, в свою очередь, постараюсь поспособствовать этому.
Юпитеру хочется как-то свести к минимуму переживания Лиры, ее волнения и страхи, укрыть от мира своими руками, заслонить, закрыть, чтобы ничто не тревожило ее, и это касается и жизни, и будущей работы, если все сложится. Подобно хрупкому цветку в эпицентре непогоды, ему видится Лира, нуждающаяся в том, чтобы окружить заботой и светом, чтобы уже ее внутренний свет проявил себя в полную силу — всего-то надо нужно чуть больше импульса, чтобы невероятная сила, спрятанная в корнях этого хрупкого цветка, наконец себя проявила.
И возможно, это его бессознательное желание того, чтоб Лира себя проявила, обнажила величие корней, спрятанных глубоко в земле, и украшенных хрупкостью — вовсе не обманчивой, но драгоценной, настоящей, — как раз таки и воплотилось в рокочущем в его голове Нигредо, который начал сводить его с ума почти сразу же, как Юпитер встретил Лиру около терминала, и все то время, пока они беззаботно общались, делились сокровенным и важным, он наседал в его голове, царапал и хохотал в предвкушении, подначивал и уговаривал, пускал свои корни — темные, с грязно-оранжеывми всполохами, обжигающие, подавляющие волю, заставляющие
выпустить его,
отпустить его,
спустить его с поводка.
И Юпитер оказался абсолютно беспомощен перед своей же тьмой, абсолютно не понимая, управляет ли он ею, или она диктует ему свою волю.
И хоть в какой-то момент Лира и говорит ему, что все в порядке, что она справится, и он и сам сейчас, наблюдая пристально, как ему ошибочно кажется, за вальяжно раскинувшемся на стуле Нигредо, думает что и правда, это не та глубина, которая может быть по-настоящему опасна, и возможно его артефакт и не сможет копнуть так глубоко — для блага ли, или наоборот?
Юпитеру кажется, что между Лирой и Нигредо с самого начала устанавливается странная, иррациональная, неестественная связь, которую они оба ощущают, и каждым своим жестом и словом стараются эту связь проверить на осязаемость — не показалось ли, не померещилось ли? Мотая головой в каком-то забытьи, белый хаари прищуривается, запуская руку в карман пальто и выуживая портсигар, доставая сигарету но так и не закуривая — собственные движения кажутся замедленными, пока он следит за тем, как Лира рассыпается звонки хрусталем под жадным, голодным взглядом черного хаари, под металлической ржавой тяжестью его слов, как она сама покрывается это черной ржавчиной, ржавая крошка смешивается с хрустальной и Юпитер перестает понимать, где в этих осколках, по которой сейчас эти двое ступают — где среди этого страх Лиры а где она сама, которая, принимая этот свой страх всецело и сливаясь с ним, обнажая свой ужас от происходящего представления перед ней, поворачивается к нему с взглядом вопросительным, уточняющим.
Юпитеру кажется, что Лира готова принять Нигредо даже в большей степени, нежели он сам, и артефакт, улавливая в этот момент его настроение, поворачивается к нему буквально в пол оборота, облизывая клыки и слегка закатывая глаза, смахивает крошки от пирожного со рта.
Он даже не может представить, о чем сейчас думает Лира, потому-что все ее мысли и чувства словно становятся опутанными вязкими черными магическими нитями, которыми Нигредо так ненавязчиво ее оплетает, и сквозь эти нити в беловолосой как будто бы начинает проступать, просвечивать нечто…что он не мог до этого в ней разглядеть.
…в сознании стирается момент, когда Нигредо подрывается с места и подлетая к Лире, начинает что-то шептать — что это? защитная реакция на собственное же бессознательное, прорвавшееся наружу и стремящееся причинить боль близкому существу? — и сквозь темную, плотную и густую вату Юпитер лишь спустя мгновения различает остервенелый, приторный грязный шепот своего артефакта, понимая, что неизбежное случилось, и Лира сейчас один на один с тем, кого ни в коем случае нельзя было выпускать на волю, поэтому когда он сам срывается с места, чтобы оттолкнуть свой же артефакт, парадоксально — то ли нападающий, то ли защищающий в этот момент, да вот только кого?
Прижать к себе, обнять, шептать в волосы успокаивающие слова, срываться на дрожащий шепот, пытаться объясниться так, чтобы Лира поняла, чтобы смогла простить его, потому-что иначе и правда было нельзя — как еще можно показать близкому человеку чудовище, спрятанное в тебе? Чудовище, которое ты не рискуешь спускать с поводка, потому-что своей неуемной жаждой познания и готовностью защищать, — очень извращенной готовностью защищать, — этот же артефакт способен сломать и растоптать, и все для того, чтобы это, возможно, не сделал кто-то другой.
В сознании слишком поздно всплывают образы, которые как будто бы передаются ему от Нигредо — в тот момент, пока он сам находился в прострации, обездвиженный собственной же волей, — отчаянным своим же шагом, — который как раз свои черные когтистые, словно масляные нефтяные пальцы погружал в самую сердцевину унизительных и болезненных воспоминаний Лиры, чтобы ухватиться покрепче за чужую сломленную покорность, потянуть с силой, выдрать с корнями и с хрустом и чавканьем откусить, оставляя после своих зубов кровавые ошметки — больно, грязно, страшно, и настолько вкусно, что каждую пережитую эмоцию хочется жадно слизать языком с обнаженных вспоротых ран.
Юпитера передергивает от нахлынувших ощущений своего же артефакта, тошнота подкатывает к горлу, руки стремятся устало упасть с чужих хрупких плеч, и пока Лира успокаивает его, уверяя в том, что все и правда в порядке, внутри него все захлебывается надрывным криком о том, что все чертовски не в порядке, — они оба сходят с ума, и артефакт способствует этому, как же, как же так? Он должен был защищать, оберегать, а что в итоге?
— Я не знал, как показать по другому, правда не знал, и это исключительно моя вина, мое упущение, — бормочет он растерянно, прижимая к себе белоснежную, хрупкую и всхлипывающую Лиру, и одновременно сам мысленно себя пытается собрать по кусочкам, будучи раздробленным самой ужасной частью самого же себя, — Только не переживай за меня, прошу тебя, потому-что я привык к тому, что ты успела увидеть, это часть меня, и она всегда была со мной, просто я не решался показывать это тебе… — сглатывает, добавляя тише, и словами своими вызывая такой же тихий, ржавым эхом прозвучавший смешок Нигредо, — Так же, как и ты боялась оттолкнуть меня тем, что скрываешь сама. Прости..
Пододвигая стул и садясь ближе, снова притягивает к себе, гладит по волосам, выслушивая сумбурный поток слов, понимает, что сейчас Лира пытается одновременно и разобраться в себе, и понять Юпитера, и принять Нигредо, и показать артефакту, что даже несмотря на весь тот ужас, которым он успел насладиться, она не боится его по-настоящему, и когда Лира обращается следующими словами и к нему в том числе, артефакт выпрямляет спину и весь словно еще немного вытягивается, хищно улыбается, но сейчас он больше похож на хищника сытого, не собирающегося нападать, а лишь показывающего лишний раз, что даже несмотря на то, что сейчас он почти-что урчит от удовольствия — клыки его все также остры и способны раздирать на части снова и снова…но черная тень делает шаг назад, с легким кивком, шутливым поклоном, шепчет, глядя в серые заплаканные глаза:
— Каким бы я ни был, значит? — облизываясь, прикусывает губу, в задумчивой демонстративном жесте приглаживает шерсть на ушах, жестом почти Юпитеровским, но более вычурным, властным, и власть эта отражается в его ярко-оранжевых глазах, — Поразительная жажда отвратительного, я буквально восхищен, — произносит он с некоторой ленцой, принявшись рассматривать коготь на своей руке, — Видимо, от того, что в своей жизни Вы видели только отвратительное, и настолько прикипели к нему сердцем, что сейчас и сами жадно стремитесь насытиться им, верно? — снисходит до холодного шепота, игнорируя осуждающий взгляд Юпитера, — Да Вы такая же как и я — Вас больше насыщает густая, липкая тьма нежели очищающий мягкий свет, и признаюсь это…звучит скучно? — вздыхает, картинно скрывая зевок, — Мне бы хотелось увидеть больше полутонов этой грязи, и если я хорошенько постараюсь, то возможно еще увижу их…а пока…
— Перестань паясничать, Нигредо, ты уже и без того сделал больше, чем хотел, — голосом теплым, но не менее властным обрубает его Юпитер, и обращается к Лире, дарит ободряющие прикосновения, пока она ищет его тепла, зарывается носом в его пальто и обещает, что научится принимать его темную суть, и Юпитер ласково отвечает ей о том, что он верит ей. Он знает — чувствует, что так оно и будет, и вовсе не потому-что у Лиры не выбора, а наоборот — она сейчас в этом своем выборе исключительно свободна, и делает этот выбор в пользу Юпитера с полным осознанием оного.
— Не торопись говорить, моя милая Лира, — он ответным жестом гладит ее ладони, радуется ее прикосновениям, держится прямо и старается сделать так, чтобы в этих ответных жестах было больше уверенности, ведь он хочет быть для Лиры нерушимой опорой, той самой, о которой он говорил, — Я все еще безмерно виноват перед тобою, даже если ты сейчас убеждаешь меня, что благодарна за это, и я понимаю, что это и правда благодарность — и ты не представляешь, что я испытываю от твоих слов, — и он позволяет Лире взять его за руки и потянуть на себя, расслабляется, чувствуя, что стремится к ответной нежности и ответной заботе, и старается насладиться искренне этим ощущением, — Прошлое остается в прошлом, но иногда оно напоминает о себе вот так… — он косится на Нигредо, который в этот момент снова скрипит деревянной дощечкой с некоторым вызовом, но без какого-либо напора, словно просто напоминая о своем не самом приятном существовании, и выдыхает, шумно и с самой нежной из своих улыбок, когда Лира возвращает ему поцелуй.
— Моя любимая Лира, — голос срывается, и он не убирает рук, потому-что сейчас, в этот момент принятия и его темной стороны хочет быть тем, кто максимально открыт навстречу, тем, кто доверился полностью, и он доверяет, и он открывается, — Я все выдержу, даже если придется пережить что-то подобное снова. Я очень силен, и возможно в этом есть нечто грустное и пронзительное, но силен как раз благодаря налипшей на меня и просочившейся вовнутрь тьме, и я бесконечно признателен тебе за твои слова, хоть мне и трудно взглянуть на пережитое мною под таким углом, чтобы восхищаться этим также как и ты, — прокашливается, скрывая хрипотцу в голосе, вспоминая мгновенно, какие вещи вынуждали его творить обстоятельства, и сколько мрачных тайн накопилось у него за последние десять долгих лет, начиная с последнего года перед отбытием в экспедицию, ту, которая служила по факту бегством, но тут же от этих воспоминаний отмахивается, потому-что сейчас перед ним находится самое светлое существо, которое хочется бесконечно обогревать, — Ты тоже поразительная. Возможно, ты даже гораздо сильнее меня, просто еще и правда не знаешь об этом. И я не жду от тебя чего-то такого, за что ты бы считала себя полезной — мне достаточно того, что ты просто есть и с тобой все в порядке. Для меня невероятное счастье быть рядом с тобой, и быть тем, кому ты позволяешь быть рядом с собой. Вот так близко, — он напоследок сжимает ее ладони, прежде чем она отпускает их в смущении.
— Нигредо был всегда, — изрекает он задумчиво, переводя взгляд на пирожные, на которые обращает внимание Лира, и ощущает следом за ней, что тоже хочет чем-то занять свои руки во время разговора, как-то немного отвлечься и снизить градус напряжения, — Просто сейчас он стал более явным, и обрел свой характер, с которым, как видишь, справиться очень даже непросто. Но я принимаю это, и мои отношения с Нигредо гораздо сложнее и многограннее, чем может показаться на первый взгляд, и мне очень важно слышать от тебя то, что увиденное не побуждает тебя немедленно сбежать от меня. По сути — от нас с ним. Спасибо тебе, — выдыхает облегченно, как будто с плеч свалилась целая груда камней, и тихо улыбается, принимая из ладошек Лиры очередное пирожное. Они и правда восхитительны здесь, — Все хорошо, милая Лира. У нас все хорошо сейчас, и дальше будет точно так же — потому-что мы оба будем ради этого стараться, ведь так?
Пока все то время Юпитер слушает такие взрослые, такие серьезные рассуждения Лиры, выдыхает на ее словах о том, что Нигредо не ужасен, и пока девушка говорит, он косится сам на свой артефакт, который, сложив руки на груди, заинтересованно приподнимает бровь в ответ на его молчаливый взгляд, и в голове у Юпитера успевает прозвучать железным, ржавым и едким “Ты слышишь? Мною восхища-аются, мой дражайший хозяин, а ты отчего-то не ценишь меня, не це-нишь…”, и Нигредо смеется, сначала только в голове у Юпитера, а затем переходит на захлебывающийся смех вслух,
и он смеется,
смеется,
смеется
надрывно, будучи в полнейшем восторге от происходящего, от случившегося, ему до дрожи в черных когтистых пальцах, безумно, безумно хорошо, и смех почти переходит в протяжный, довольный рык, — так хищник терзает свою добычу, когда она уже мертва.
И она действительно мертва — недосказанность между Лирой и Юпитером, и Нигредо смотрит на них двоих — на то, как Лира поправляет волосы и платье, как Юпитер аккуратными легкими жестами стремится помочь ей привести себя в порядок, и откашливаясь от удушающего смеха, артефакт скрежещет довольно, скалится, проводит руками по своему лицу, смотрит из под пальцев, и голос его звучит не то в их головах, не то действительно разносится прямо по светлой, уютной веранде неестественным, чужеродным эхом:
— Я всего лишь сделал то, что должен был сделать, о моя оч-чаровательная спутница, и признаюсь, мне абсолютно неинтересно слышать твое отчаянное лепетание и эти ваши сюсюканья между собой, поэтому с позволения моего обожаемого хозяина я бы предпочел удалиться на дневную дрему и избавить себя от Вашего общества, — и несмотря на свою внешнюю напыщенность и властные жесты, ему и правда приходится бросить вопросительный взгляд на Юпитера, и только когда тот кивает, — абсолютное, молчаливое понимание друг друга даже без слов, — позволяет себе неторопливо начать растворяться мерцающей тенью, подтягиваясь дымкой в сторону Юпитера, аккуратно огибая саму Лиру и избегая этой дымкой прикосновения к ней, чтобы через несколько мгновений застыть холодным блестящим кольцом на белом пальце.
Все вокруг словно оживает, просыпается от темного кошмара, и можно даже обратить внимание на проходящих мимо людей, которых до этого не было видно и слышно — как будто появление артефакта отпугивало всех своей темной аурой.
И Юпитеру кажется, что здесь — на этой веранде и делать больше нечего, тем более что на их голоса реагирует кассир, периодически посматривая на них из окна, и пусть вид у нее пока нисколько не осуждающий, а больше заинтересованный, ученому все равно некомфортно от осознания того, что если они продолжат этот диалог на троих, то рискуют привлечь еще больше непрошеного внимания. Хочется уйти отсюда, и все еще хочется защитить и спрятать Лиру, хотя ей не то что даже ничего не угрожает — ей, по сути, ничего и не угрожало.
Потому-что самую большую опасность, как и Юпитер, она скрывает для себя в самой же себе.
И это то знание, которое молчаливой темной дымчатой вуалью оседает на их ресницах и волосах, остатками черно-оранжевых магических нитей, похожих на паутину.
Воздух, словно вспоротый до этого до самой мрачной сути, сейчас в этом месте кажется непригодным для дыхания, и Юпитер делает пару рваных вдохов, смотрит на Лиру, которая в этот момент, словно приняв для себя самое важное в жизни решение, утирает неестественные темные слезы и стирает магией остатки мрака, чтобы затем улыбнуться, — святой Архей, сколько любви и нежности в этой улыбке, в которой хочется раствориться и растворить следом все печали и тяжести с сердца, — поймать пролетающий осенний лист и протянуть Юпитеру.
— Я никогда тебя не оставлю, — и хаари бережно подхватывает этот красный лист, протянутый ему дрожащей тоненькой девичьей ручкой, и в этот момент на его пальце сверкает оранжевым тяжелым камнем его артефактное кольцо, — Это я могу пообещать тебе в ответ. Никогда не оставлять, заботиться всегда — отдавая столько сил на это, сколько будет необходимо, чтобы ты была в порядке, и даже он впредь не сможет до тебя дотянуться.
“Если, конечно, ты сама ему это не позволишь”, — железным отзвуком падает внутри темноты его разума искра мысли, но Нигредо молчит, прислушивается.
Соглашается довольно и зло — там, внутри, в голове Юпитера он почти не гримасничает, и похож больше на черную хаотичную тень, движимую инстинктами, ищущую такое же зло и ненависть как и он сам, и открывающую свою пасть только тогда, когда ему скажут “фас”.
— Наверное, нам потребуется время, чтобы все осмыслить и пережить, поэтому я готов принять любые твои страхи и сомнения, и относительно меня и…относительно нашего будущего. И точно также как ты готова принять все самое темное во мне — мне бы хотелось сказать, что аналогично я не побоюсь и не отвергну то, что ты решишь доверить мне, — продолжает тихо и задумчиво, поправляя воротник рубашки, ощущая, что слегка перенервничал, — Я думаю, что тот факт, что мы есть друг у друга уже сейчас — делает нас невероятно сильными, еще сильнее чем в прошлом. Наверное мы с тобой из тех, кто может в полной уверенности опираться на собственную тьму и на тьму друг друга.
Замолкает, протягивает свою ладонь и касается щеки девушки, на которой еще недавно застывали разводы темных слез и проводит пальцами осторожно по коже, вглядываясь в бесконечность в серых глазах, и слегка прикрывает свои глаза, допуская ревностную, несвойственную для него мысль о том, что сейчас эта бесконечность — только для него.
— Как насчет того, чтобы двигаться в сторону Исследовательского Корпуса? — Юпитер аккуратно отпускает Лиру и встает со стула, проверяя собственную способность двигаться дальше, как-то недоверчиво смотрит на остатки напитков в их стаканчиках, на почти нетронутые пирожные, и вздохнув — почти так же устало, как до этого вздыхал Нигредо, принимается аккуратно их заворачивать обратно, чтобы затем упаковать обратно в пакет, а стаканчики, немного подумав, выбросить в мусорное ведро, — Я куплю нам новые напитки, если ты захочешь, — и кивком указывая на заинтересованный взгляд продавца в кафе, добавляет, — Думаю, мы привлекли ненужное внимание, и не то чтобы меня это сильно волновало, но чувствую, что это место как будто бы исчерпало себя, — он не забывает снова спрятать в карман портсигар, который так и не использовался во время разговора, — Возможно, нам нужно немного пройтись и продышаться, сменить обстановку? — голос его звучит еще немного глухо, и он понимает, что продышаться нужно и ему в том числе.
И если Лира согласится, он аккуратно подхватит ее под руку и за талию, и поведет в сторону от кафе, ближе к просторной площади, за которой виднелись длинные ряды почти белоснежных зданий Исследовательского Корпуса.
— Если будешь чувствовать себя плохо, пожалуйста, скажи мне сразу.
[icon]https://imageup.ru/img94/4836766/bez-nazvaniia-1.jpg[/icon]
Отредактировано Юпитер Тома (2024-08-08 22:40:50)
- Подпись автора
Для возникшего в результате взрыва профиля не существует «завтра»